ТВОРЧЕСТВО КОНКУРСАНТОВ “СЛАВЯНСКОЙ ЛИРЫ-2015" часть 4

Ульев Анатолий Владимирович,
г. Брест, Республика Беларусь

ЮГОРИЯ

Шумят кедры, шумят
Дождь стекает по кронам
Ветви гневно грозят
Ветер рвёт душу стоном.

Ты в таёжном скиту
В окруженьи кедровом
Гладишь сердцем струну
В опаленьи бардовом.

Вдруг исторгнулся звук
От природы медовый
Он родился от мук
Чистый звон бирюзовый.

Стих шальной ураган
Ветер снял в розах шляпу:
Спой на бис, мальчуган !
Кедр даёт хвои лапу.

Нежный трепет иглы
Дуновенье теплыни
Моему сердцу милы
Песни Ханты – Мансии.

Пуст таинственный скит
Но бард – мальчик в помине
Его песня парит
Над Югрой и поныне.

Белорусский напев
Где багульник в долине
Кедр душой разомлев
Шепчет дивной рябине.

По веленью судьбы
Был в Югре я в России
Моему сердцу родны
Песни Ханты – Мансии!




ЛЮБОВЬ ЮНОСТИ

Тебя любил, люблю и вспоминаю
Хоть флёр времён, как тусклое кольцо;
Порывом сердца, флёр, приподнимаю,
И тихо вглядываюсь в близкое лицо…

Глаза в глаза, – источник вдохновенья,
В них юных душ – пунцовые мечты,
Горит зарёй искра воображенья
Касаясь дымкою о нежные черты.

Любовь лучится алыми губами,
Дыханье серебрит сердечный биоток,
И пылко сказано и понято глазами
И души слились в юности поток.

Припухлость губ окутало дыханье,
Скользит тепло по вешним волосам,
И вечных слов височное шептанье
И поцелуй, унёсший к небесам…

Тебя любил, люблю воображая,
Что встретимся когда-то там, в лицо,
И там тебе, на жизнь благословляя
Надену, с блеском юности, – кольцо.

Глаза в глаза, – источники желанья,
Влекут сердца, созревшие любить…
И эти чистые, не детские страданья
Нам не дадут, о юности забыть…


ДЕКЛАМАТОР(ПОВЕСТВОВАТЕЛЬ)

Собрались братишки, отгремели вахты…
Вспомнить седой Север, где друзья их, – ханты…
Стол накрыт роскошно, деревенской снедью
За окном берёзка, осыпает медью.
За плечами братцев, не одна полярка
На стене как шашка, спетая гитарка.
Ставит мать – старушка, ей уже за восемь…
С клюквочкой  капустку, добра нынче осень…
На столе средь яблок, парит лук картошка
На кровати томно, разлеглась гармошка.
Со спиртным проблема, первачок иль водка ?
Есть своё винишко, если есть охотка…
Чокнулись со звоном, гранённые стаканы
В предвкушенье хмеля, други полупьяны.
После лихих тостов, захмелели братцы
Залилась гармошка… Гой да! Песни, танцы…
Танцевал железное, болеро, – Серёжка
Раздувала щёки, вальяжная гармошка.
Лаял пёс – дворняга, спрятавшись за Гошку
Коромыслом выгнуло, ласковую кошку…
Прекратили буйства: Ша..!  матушка дремлет
В уголке икона, лишь молитвам внемлет.
Попросили друга, о самом сокровенном
Спеть ли, рассказать ли, о родном, заветном…
За окном буй – ветер, обвевал берёзку
Растеклась песнь русская, как душа по воску.
Он читал, – «Брест – Крепость», лица багровели
Югры – земли, – новеллы, слёзы розовели.
Слушали опёршись, о жилистые руки
Перебирали души, лиристые звуки.
Звякали стаканы, гранями о грани
От стихов обмякли, в полярках северяне.
Далеко за полночь, бередила гармошка…
В лунном свете, Север, в звёздах, путь – дорожка…
………………………………………………………………………………..
На полу, на плюшевках , дружно спят братишки
Снятся, в чёрном золоте, ледяные вышки…
   Эпилог:
Мужики матёрые, сердца пооткрывали
Их ведь в детстве матери, так, – не доласкали.
И слеза, что в детстве, заледенела в горле
Заскользила к сердцу, растопилась в горне.
Чувства и эмоции, они не проходили
Им стихи братанские, детство подарили.
Мужики матёрые, от стихов обмякли
Грёзилось им счастье, детство, как их капли…


Фисенко Михаил Иванович,
г. Уссурийск, Российская Федерация

ДВАДЦАТЫЙ ВЕК
Прощай, прощай двадцатый век,
Ты сделал все, что мог.
И новый – двадцать первый век
Ступил через порог.
Ты строил, воевал и жил
Ветрам всем вопреки.
Огонь нам ясный всем светил,
Огонь твоей строки.
Хоть и поэтов я твоих
Не знал наперечет,
Но время пролегло сквозь них,
По венам их течет.
Прощай, прощай двадцатый век,
Я для себя сберег
Твой, не потухший огонек,
И шепот теплых строк.
И та, нетленная строка,
Звала с собою вдаль.
Мы строки эти про себя
Твердили как букварь.
И в строках этих билась жизнь,
Сражалась до конца,
Они в окопах родились
Сраженного бойца.
И были после найдены,
Откопаны, в пыли…
Спешили жить его сыны,
И твердым шагом шли.
И время было им под стать,
Когда вставали в строй.
И в обелисках эта жизнь
Восстала над горой…


ПОД ВОДАМИ ЖЁЛТОГО МОРЯ…

Под водами Желтого моря
Лежал желтоватый песок.
Как будто бы с будущим споря,
Ко мне подошел старичок.
Картавя нескладно по-русски,
Он молодость вспомнил свою…
В глазах его темных и узких
Я нашу судьбу узнаю…
В беседках, раскиданных всюду,
В жару изнывает народ…
Он молодость этого деда
Уже никогда не поймет…
Она, коченея от страха,
Сражалась в Корейской войне.
И эта военная птаха
Прижалась согреться ко мне…
Он пел мне военные песни,
Что с детства знакомы и мне.
И я , словно бы ,
Воевал с Поднебесной
На той , неизвестной войне….

МОЙ ДРУГ ВОЕВАЛ В КАНДАГАРЕ

Мой друг воевал в Кандагаре…
Мой друг воевал в Кандагаре…
И как-то осенней порой
Мы долгую ночь коротали,
Прижавшись к костру под сосной.
Нам корни упавшего древа
Создали нехитрый уют,
И ветров таежных напевы
Никак не давали заснуть.
Дымилась сырая одежда,
Нагревшись огнем от костра,
И теплилась тихо надежда,
И нас берегла до утра.
Мой друг воевал в Кандагаре…
Осколки дремали в спине
И память военных пожаров
Молчала в ночной тишине…
А он засыпал молчаливо
На Дальнем Востоке страны,
Мерцали костра переливы
И слали спокойные сны.
И только моя неуемность
Никак не давала заснуть,
И щурилась глазом на полночь,
На звездочек тающий путь…
Нам ветры шумели эпохи,
Дремала ночная тайга,
И эти суровые строки
Рождала мужская рука.


Харитонова Татьяна  Анатольевна,
д. Киселёвка, Смоленская обл.,
Российская Федерация

МАТЬ МУРКА

-Мурка! Мурочка, где ты, старушка моя? – хозяйка налила молока в мисочки, стоящие у печки. -  Василина! Красавица! Завтракать!
Мурка сладко зевнула, выгнула спину, а затем стала   аккуратно вылизывать  лапки и пушистый серый бочок. Это обращение – старуха – совсем не нравилось. Какая она старуха? Прыгает еще, бегает, мышей ловит,  хотя восемнадцать лет для кошки — возраст.  Охотилась она, по-прежнему, ловко. Вот только характер испортился… Мурлыкает все меньше, все больше молчит, наблюдая  за всеми прищуренными рыжими глазами.
 Солнечные лучи проливались на подоконник теплым дождем, и она блаженно щурилась, то и дело впадая в сладкую дрему. Вспомнив про завтрак,  приподнялась, потянулась, выгнула свою серую спинку колесиком, осторожно спрыгнула с подоконника и  побежала к мисочке. Молоко было еще теплым, со сладкой пенкой. Она любила парное молоко, лакала его медленно, аккуратно, так, что ни одна капелька не проливалась на пол. Не то, что Василина. Вокруг её миски всегда было грязно. И если хозяйка вовремя не успевала убрать, тут же прилетали мухи и завершали её трапезу. На этот раз миска Василины была полнёхонька, самой красавицы не было, бегала, небось, с котами по деревне….
 Мурка вылакала свое  молоко, к Василининому не прикоснулась, хотя молока для кошки много не бывает.  Василина вполне могла бы угоститься из чужой миски, это факт. Мурка не раз задавала ей трепку за это.   - Странно, где её носит? -  Неторопливо умыла мордочку и  выбежала через приоткрытую дверь на улицу.
    Хозяйка была на огороде, полола свои грядки. Пахло чуть увядшей лебедой. Запах грустный. Зачем она её рвет без конца? Когда у Мурки болит живот, лебеда – первое лекарство. Пожуешь, полежишь  на теплой земле – и отпустит.
 Мурка перепрыгнула  увядающую в куче лебеду и села в разорке[1].  Ей  порой казалось, что она видела, как растет трава. Надо было замереть и прислушаться. И тогда начиналось чудо! Внутри зелёной травинки начиналось движение. Солнечные лучи и вода  наполняли листочек, и он наливался, наполнялся, вытягивался прямо на глазах. Хозяйка тоже была в постоянном движении, она никогда не замирала, разве у икон с теплившейся лампадкой. Поэтому,  она и  не видела, как растёт трава. Вернее, видела, но не процесс, а результат. Оттого и  ворчала недовольно, выдергивая твёрдыми, потемневшими от работы пальцами нежные зеленые  стебельки. Мурка поймала  между делом зазевавшуюся букашку и потрусила с огорода. Ей было очень жаль этой растущей лебеды и мокрицы и совсем непонятно, чем эти пышные стебли отличаются от тех, огуречных колючих плетей, жадно ползающих по грядке. Она пересекла муравьиную тропку, чуть не раздавив лапкой зазевавшегося муравьишку. Тот в последний момент увернулся, кувыркнувшись в сторону. Муравьев она жалела — вечные труженики. Ни секунды из своей жизни они не проживали зря. Постоянно выполняли свою работу. Мурка понимала, что она, особенно в последнее время, разленилась, часами лежала на солнышке или у теплой печки и грела свои бока и лапки. Лапки в последнее время  ныли, особенно перед дождем.  В последнее время она  и мерзла все чаще…
У сарая на брёвнышке, где обычно любила лежать Василина, было пусто. Хозяйка придумала ей такое барское имя.  Василина была барыней -  пушистая, белоснежная, с зелеными малахитовыми глазами. Всю черную работу  по дому и во дворе выполняла старая Мурка: ловила мышей, мух, залетавших в  хату, встречала корову и даже гоняла кур, забегавших на грядки. Василина, а попросту, Васька, в это время гуляла с соседними котами, валялась  на диване и приносила котят с четкой периодичностью. У Мурки котят  давно уже не было, она и забыла ту нежность, с которой вылизывала их шелковистую шерстку и учила всем кошачьим премудростям. Василина её раздражала своей леностью и  безалаберностью. А больше всего раздражали её бесхозные дети. Хозяйка иногда оставляла  одного котенка. Куда девались остальные, Мурка до сих пор не знала. В душе жил страх и тоска из прошлого, когда  и её котята так же бесследно исчезали.
    Котенок Василины был таким же несносным, как и его мать: носился по хате, прыгал на стол, пока хозяйки не было, приставал к Мурке с бесконечными играми. Мурка отмахивалась от него лапой, а когда он был особенно бесцеремонным, позволяла себе легкую трепку. Когда котёнок  подрос, хозяйка отдала его внучке в город. Уж больно красивый был хлопчик[2]. Его так и звали — Хлопчик. Может, потому, что шума от него было много — хлоп да хлоп. Все падало, все летало рядом с его беленькой  пушистой мордочкой и быстрыми лапками. Ох, и устала она от этого Хлопчика. Матери было не до него. Она бросала ребятенка и бегала по соседним дворам, а он, бесхозный, приставал к Мурке, наводил беспорядки и ловил мух. Эту науку он подсмотрел еще маленьким. Однажды Мурка поймала муху, как обычно, виртуозно прыгнув за ней на полку. Хлопчик внимательно проследил за ней  круглыми глазёнками-пуговками, а потом повторил прыжок, сбросив при этом стакан и кринку с молоком со стола, за что был нещадно бит полотенцем. Ох и рада была Мурка, когда  Хлопчика посадили в коробку из-под новых хозяйкиных ботинок  и унесли в машину. В её жизни наступил блаженный период тишины. Впрочем, ненадолго. Через месяц у Василины  снова появились дети. Она  принесла их на чердаке, за балкой в уголке. Там лежали старые ганучи[3]. У хозяйки разболелась спина, и она  временно не могла туда подняться. Благодаря этому недугу, Василина стала многодетной матерью. Первые несколько дней она исправно кормила, вылизывала своих чад. А на третий махнула по своим делам, оставив их одних. Мурка услышала писк рано утром, когда ловила мышь у сарая. Мышь любила подбирать зерна, оставленные курами. Она совсем потеряла бдительность и тут же  попалась в кошачьи когти. Мурка с утра  подкрепилась парным  молоком  и была не голодна, поэтому,  свой трофей привычно положила у крыльца, для хозяйки. Пусть увидит лишний раз,  что Мурка совсем еще не старуха, и  служит ей верой и правдой, в отличие от беспутницы  Василины.
-Куда же она подевалась?   Детей кинула, зараза белобрысая, пошла по котам…
  В хате было тихо, лишь  на стене тикали часики.  Мурка любила наблюдать за стрелками. Одна прыгала, как кузнечик, другая медленно ползала по циферблату,  и надо было долго щуриться, чтобы уловить её движение. Это было не так интересно, как наблюдать за растущей травой, и Мурка обычно засыпала за эти занятием.  Но сейчас ей было не до сна. Василина. Обычно, она  частенько путалась под ногами, норовила вылакать молоко и из Муркиной миски. Да и хозяйка ворчала на огороде:
-И где её носит, эту гулену? Где-то котят принесла. Вот беда, не найти. Что я с ними делать буду?
         Мурка   выбралась через открытую форточку на улицу, спрыгнула на лавку под окном и побежала к сарайке. Там иногда стояла дежурная миска, куда хозяйка наливала для них остатки молока из подойника. Оно там не застаивалось, кошки управлялись с ним между делом. Так и есть, мисочка  полнехонька,  вокруг неё вьются мухи.  Мурка брезгливо отряхнула лапки, постоявшее молоко она  пила в редких случаях.  Это Василина или её кавалеры ничем не гнушались, лакали за милую душу. Кошка прислушалась, и до неё донесся слабый писк. По лестнице она  поднялась на чердак  и юркнула в уголок. Так и есть – приплод!  Голодные котята копошились на старой куртке, тыкались слепыми мордашками друг в дружку и пищали. У Мурки  сжалось сердце. И где же эта мамаша бестолковая? Она точно так же, по лестнице спустилась вниз и между штакетин забора выбралась на улицу. По дороге проследовали гуси. Гусак покосился на Мурку и, шикнул для порядка, противно выпятил грудь. Задала бы она ему, если бы не пропавшая Василина. Гуси, преисполненные гордости за своего генерала, зашагали к огромной луже, ставшей после  летних дождей  маленьким прудиком. Мурка побежала было за ними, но потом поняла -Василине этот прудик совсем не нужен, и, если она и могла удрать куда-то, то  скорее  на колхозную ферму, где работала хозяйка. Василина любила бегать за ней по пятам на утреннюю дойку. Там её очень любили, называли красоткой, гладили по белоснежной шерстке. Неужели не понятно, что в кошке главное не её красота?  А Мурку почти не замечали.  Да и что в этой Мурке красивого? Неприметная, серая и щупленькая, как котейка-подросток. Она с этим смирилась и на ферму за хозяйкой не бегала, хотя когда-то ферму любила. Мышей там было видимо невидимо. Молоком ее угощали за охотничью сноровку. Что было – то было. Мурка махнула головой,  отогнала свои воспоминания, словно назойливую муху. Хозяйка в огороде, чего эту дуру понесло на ферму? Да и коровы на летнем пастбище, и доярок возят туда на машине к  дневной дойке.  На машине? Мурка очень боится эту машину. Первый раз испугалась еще котенком, давным-давно, когда чуть не попала под колесо. Хозяин  приезжал домой на обед. Маленькая  Мурочка от страха присела прямо на дороге и чудом осталась жива, колесо проехало совсем рядом. С тех пор Мурка старалась держаться от колес подальше. Василинка  не боялась ничего, смело неслась к ферме, не обращая  внимания на  молоковозы.  Да где же она? Писк котят стоял в ушах, и привычное раздражение сменилось жалостью. Мурка, преодолевая страх, побежала по дороге к ферме. В придорожных лопухах что-то белело,  и    она в ужасе замерла на секунду, а потом, крадучись, словно охотясь, мелкими шажками направилась к лопухам. Под запыленным широким листом лежала Василина.   Белоснежная шерстка была заляпана кровью. Ничего  больше не видя, Мурка бросилась к дому,  почти взлетела на чердак и без сил упала рядом с котятами. Они молчали, прижавшись друг к дружке, словно ощущали свое сиротство и безнадежность крика. Да и сил кричать у них не было. Мурка придвинулась к ним поближе, тяжело дыша. Они спали. Стараясь не разбудить, она замерла. Рукав куртки неудобно врезался в спину, но она этого почти не замечала. Давние забытые ощущения счастливого материнства возвращались. Котята, словно почувствовав это невидимое движение, тихонько запищали. Крошечные розовые ротики  тянулись к ней, тыкались в живот. Молока не было, пока не было. Теплая тяжесть щекотно наполняла Мурку. Она стала вылизывать котят, согревать своим телом, а они, голодные, тыкались в её худенький живот, пытались отыскать соски, уже многие годы пустые и плоские. Голодные котята, согревшись,  снова обессилено уснули, а Мурка снова  побежала вниз. Во дворе она быстренько съела  свою утреннюю добычу, валявшуюся у крыльца, вылакала все молоко из миски у сараюшки. Все, теперь ей надо много есть. У неё дети.
-Мурка! Ты Василину не видела? – Хозяйка топала с огорода, неся  в фартуке охапку травы. – Где она, гулена?  Небось, котят принесла на чердак, а мне с моим радикулитом не забраться. Попрошу вечером Михалыча, чтобы проверил.
Мурка прилегла на тропинке. Она любила, когда хозяйка проходила мимо, цепляться за её юбку. И вдруг особенно остро почувствовала  тяжесть  распирающего соски молока. Мурка буквально взлетела на чердак и бросилась к котятам. Почти растолкав их, улеглась рядом. Те, обессиленные, стали ползать, разевая жадные ротики,  и вдруг — один маленький, белый, похожий на Василину, нашел сосок и сладко зачмокал. Другие тут же последовали его примеру, и через минутку, Мурка, блаженно растянувшись во весь рост, кормила так неожиданно свалившихся на нее сыновей и дочек  количестве шести штук .
- На всякий случай, перенесу-ка я их в другое место, от Михалыча подальше,  - подумала и, наконец-то, уснула, впервые за этот беспокойный день…


Ходзинский Константин Юрьевич,
г. Бобруйск, Республика Беларусь

ПРОСТИ МЕНЯ

Когда обижу – оскорблю,
Задену чувства, боль твою,
Когда, браня как трус, сбегу,
Одну оставив пустоту.

Ты подожди чуть-чуть, немного,
Ты взгляда не своди с порога.
Ведь только вспомнив про зарок,
К тебе вернусь, вернусь я в срок.

Вернусь к тебе, ведь нет другого,
Столь милого и столь родного,
Где мое сердце, словно дома,
Где все черты, где все знакомо.

Где этот запах, словно цвет,
Пленив меня, принял обет.
Прости, прости бес сожалений,
Ведь я приду, хоть и не пленный.

Я трезв, но трезвость так пьянит,
Твой цвет со мною говорит,
Он говорит, как ты прекрасна,
Раз полюбил, люби же страстно.

Уж если взял ее ладонь,
Нежней держи, ведь не гармонь.
А если струсишь, убежишь,
Вернись к ней в ноги поклонись.

Зароком кланяюсь прося,
За все прости, прости меня…
Чеботарев Леонид Степанович
г. Бобруйск, Республика Беларусь

РОДИНА
Всё, деревня  уже за пригорками.
Уезжая – прощаюсь я с ней.
Расставание ягодой горькою
Сердце гложет печалью своей.

Только Родина – милая, вечная
Всё пыталась меня удержать.
И мой путь перерезала речкою,
Чтоб не смог от неё убежать.

Пусть бы с детства была ты по строже к нам.
Как уехал – для сердца беда.
Старый домик и сад огороженный
Смотрят с грустью в глаза сквозь года.

Но прощанье – не самое горшее.
Я и сам не хотел уезжать.
И дорога, как лента, промокшая
Всё же следом пыталась бежать.

Только Родина – надо же! – вышла так
Провожала в дорогу дождём.
Как платками зелёными, вишенки
Замахали мне в след: «Подождём!»

Пусть бы с детства была ты по строже к нам.
Как уехал – для сердца беда…
Так зачем же дороги проложены
И ведут для чего в города?


БАРЫШНЯ-КРЕСТЬЯНКА

«…Давно уже местным людям было известно имя Февроньи  Виляновой, но лишь в самое последнее время начинает выступать из глубокой тени красивая рослая девушка,болдинская любовь поэта…».
Юрий Нагибин. «От письма до письма».(Рассказ-вариант, журнал «Смена», 1984 г.)
                               
                             
Любовных строчек искренний накал
Волнует так, как будто, рядом слышишь
Не те слова, что Пушкин  ей сказал
О старости, от которой жаром пышет.

А слышишь двух сердец горячих стук,
Да так, что их волненье отзовётся
Всей красотой души влюбленных вдруг
И полыхнет,  как яростное солнце.

Которое ослепит глубиной
Высоких нежных чувств – большой любовью!
Однажды к нам ворвавшейся весной
Оно все души окрыляет новью:

Как утренняя свежесть, как дожди,
Как сказочные замки из черемух,
Куда стремишься ты скорей войти,
Как очищенье первым вешним громом.

И нас не разделяет с ним
Два быстрых  и таких жестоких  века.
И видим мы, как грустью он томим
Не гения, а просто человека.

И нет ему здесь дела до того,
Что свет осудит искренние чувства.
Любовь всего важнее для него –
Она святая… часть его искусства!

Она!.. Февронья!..Пасечника дочь,
Признанием сразившая поэта,
Своей красой в глуши расколет ночь,
Как в небе полыхнувшая комета.

Что к жизни призовёт святой родник
За болдинскою вспыхнувшей левадой,
Как будто, с её светом в край проник
Афины дух, божественной Паллады!

И можно наслаждаться красотой,
Над вымыслом слезами обливаться,
И каждый раз спешить к сторожке той,
Где  чувства, как стихи, спешат слагаться.

И меркнет перед болдинской строкой
Притворное сверканье Петербурга,
В котором не раскроется любовь,
А будет стеснена душевной мукой

Подмётных писем, зависти балов,
Что эхом с Чёрной речки отзовётся…
Ну, а пока там родником любовь
Поит двоих и светом в вечность льется!


Чепурных Николай Николаевич,
г. Смоленск, Российская Федерация

РЕДКО К БОГУ ЧАДА ЕГО ЛЬНУТ…

Два года морили голодом
прикованного к кровати ребенка  –
его мать, бабка и дед. Мальчик умер.

Редко к Богу чада его льнут,
Зло стокрыло рвется в бесконечность…
М и л л и о н  растерзанных минут,
Канувших в мерцающую Вечность!

Отстрадалась горюшко-душа -
Разом – за всех нас. Сверх всякой меры!
Жизни, как траву коса, круша, -
Отлучаешь ты меня от Веры -

От себя отрекшаяся Русь…

Родина, прости! Нет силы боле!
Кажется, что сам я – мертвый – рвусь
За спасеньем – в небо голубое…


СНОВИДЕНИЕ

Чтоб глубже – до самого донца –
Познать краски мира «анфас»,
Калеными иглами солнца
Я выколол яблоки глаз!

Не вынеся раны жестокой,
Я умер – от боли и слез.

Вдруг ангел ослепшие ока
Из бездны извлек из глубокой
И к горней вершине вознес.

Ни зги в темных стенах чертога…
И вновь – не поняв сего: как? –
Незрячий –  у в и д е л  я Бога,
А Бог глядел кротко и строго…
Холодный рассеялся мрак.

Увидел я страждущим сердцем
Весь мир – в брызгах света и тьмы…
И не было в мире том смерти!
А были волшебные сны!


МАРИНЕ

Есть вопрос, на который вовеки не будет отвечено…
Сонм ученых бесславно падет пред загадкою сей…
Почему я люблю? Почему я люблю э т у  женщину –
Кровь и плоть повенчавшую с кровью и плотью моей?

От июльского ветра высокие травы колышутся…
От высокого духа окрест колокольцы звенят…
Почему лишь Е ё – лишь Е ё тихий голос мне слышится?
И зовет! И волнует! И в высь поднимает меня!

Жизнь-шарманка вращает железные, острые лопасти…
В крайний час пароход протрубит и исчезнет вдали…
Но останется след – яркий свет нашей солнечной повести:
Как мы счастливы быть в этом сумрачной мире могли!


Череухина Татьяна Леонидовна (Дарья Дорошко)
г. Гомель, Республика Беларусь

RE
Когда Земля в крови увязнет
И остановится вращенье,
Затвором автоматным лязгнет
Прощенье.
Прикусит ороборос жало,
Хвост отдавая в долг Вселенной.
Затопит огненная жалость
Селену.
Не отразив ни капли света,
Лишившись смысла полновластья,
Луна отпустит в ночь планету
На счастье.
Но Феникс возродится снова,
И выкормит для нас надежду.
Во мраке воссияет Слово,
Как прежде.
Не будет больше огорчений
От неоправданных амбиций:
Ты сам теперь печёшь печенье
Для Птицы.
В который раз мелькнёт мыслишка.
О том, что поздно,
Но – вновь плодятся кошки-мышки
И звёзды…


МОЛИТВА-СОН О СВОБОДЕ
                                                  Ему принадлежит Дом страдания.
                                                  – Его рука творит.
                                                  –Его рука поражает.
                                                  –Его рука исцеляет.
                                           Герберт Джордж Уэллс, “Остров доктора Моро”


***
Био-степная твердь.
Столько травы кругом!
Сонная круговерть
Мой посетила дом.
Светит в ночи луна,
Солнечный полдень жжёт –
Выкрашена стена.
Конь мой на воле ржёт.
Носится по степи,
Ветер его взнуздал.
Мне говорят: “Терпи.
Жизнь эту Бог создал. ”
Всё, мол, по плану. – Сон! -
“Радуйся, трепещи!..”
Мол, созерцает Он
Муки твоей души.
Господи, есть же степь!
Вольная, как любовь!..
Ночь расстилает креп,
С неба взирает Бог.
Сон! Это только сон!
Но говорят: “Грешишь!
С неба взирает Он
Бойся, Мальчиш-плохиш!
Господи, где же Ты,
Ласковый мой отец?
Я же Твоей мечты
Преданный сын-певец!
Дай же и Ты мне степь
Тихой ночной порой!..
Но зазвенела цепь
В камере у Моро.


РОЖДЕНИЕ ПОЭТА

Если ночь раскрывает объятья
И глядит на тебя взглядом птицы,
Ты возьми под защиту распятье,
Чтоб возможность иметь возвратиться,
И иди вслед сердечному стуку,
Не страшась ни огня, ни тревоги..
Много слов напророчили муку,
Валуны разбросав на дороге.
Много слов провоцируют пламя
Избавлять от фальшивых стенаний.
Много снов, воскрешающих ламий,
Снится алчущим ветреной дани
Звёзд ночных, в чих глазах пенье птицы
Обретает смолистую вязкость.
И теперь уже не приземлится –
Стать сверхновой чарующей сказкой…
Только если душа твоя молит
О мерцающей дымке рассвета
Над осенним покинутым полем,
Ты вернёшься и станешь поэтом…


Чернякова-Дмитриева Виктория Соломоновна,
г. Полоцк, Республика Беларусь


 МУРАВЕЙНИК              

Творенья сотен тысяч мастеров
Сгорают в топках войн и катаклизмов
И никогда не служат укоризной
Для тех, кто всё за всех решать готов.

« А после нас хоть не расти трава! »
Неужто справедливы их слова?
Несправедливы, но верны, как видно:
Им никого не жалко и не стыдно.

Но трудится наш вечный муравейник –
И вновь растут в пустынях города,
И светит созидания звезда,
Ломая безнадёжности ошейник.

А кто-то вновь, от алчности дрожа,
Поставит мир на острие ножа,
Чтоб всё исчезло в месиве кровавом.
Так власть сладка, так эфемерна слава!

Но муравейник, к славе не стремясь,
Вновь строит мир и обновляет связь
Творцов с Творцом, истории с твореньем
И звёзд сиянья с вечным вдохновеньем.


СТИХОТВОРСТВО

Занимаюсь безумным делом –
Недосозданным миром целым.
Досоздать я его хочу,
Жгу во тьме за свечой свечу.

По изгибам глухих тоннелей
К неосознанной, смутной цели
То ползу, то бегу, то лечу –
Осознать эту цель хочу.

К точке света, во тьме искомой,
Я потоками слов влекома.
Сквозь нелепых идей саранчу
Я, проталкиваясь, кричу.

И на крик отзовутся, знаю –
В этих сводах есть щель сквозная.
Все мои упованья – там.
Докричусь,
                    доберусь,
                                      досоздам!
                                           

ВЕТКА

Жаль, что ветка, раскачавшись,
Больно хлещет по лицу.
Жаль, что лето, не начавшись,
Приближается к концу.

Жаль несбывшихся желаний
И непройденных путей,
Недосказанных признаний,
Недодуманных затей.

Жаль мечты невоплощенной,
Строго взятой в удила,
Жаль любви неутолённой,
Для которой жизнь мала.

Жаль, что счастье было редко,
Что кончается полёт…
Впрочем, это просто ветка
По лицу, качаясь, бьёт.


КТО ГЛАВНЕЙ?

Одна аргентинская лама
Была ужасно упряма
И добралась на спор
До гималайских гор.
А там на вершине самой
Сидел гималайский лама.
И он у неё спросил:
«Как же хватило сил
Тебе до меня добраться
И трудностей не убояться?»
Аргентинка ему в ответ:
« Я хотела узнать секрет –
Кто из нас первый назвался ламой,
И, значит, кто из нас главный самый?»
Задумался лама, подпёршись рукой:
Вопрос оказался совсем не простой!
Аргентинская лама ждала – ждала,
Ей надоело, она и ушла.
А мудрец гималайский от дум изнемог,
И даже сам Будда ему не помог
Понять, так кто же главней из лам:
Она – сама или он – сам?
Так и сидит гималайский лама,
Сложный вопрос решает упрямо.
Аргентинская лама вернулась домой.
Она вполне довольна собой,
Поскольку теперь уверена лама:
Главнее – она, потому что – дама!


КАКОЙ-НИКАКОЙ

Ну, давай, вставай с дивана,
Несмеяна!
Вон в окне луна глядит,
Как бандит.
Видишь, автор детективного романа
Нервно курит, сам небрит и сердит.

Ох, не движется интрига!
Холодрыга!
Зажимаются мозги,
Как в тиски.
У него это пятнадцатая книга,
Всё запуталось, и ноют виски.

Подойди к нему нежданно,
Несмеяна,
По щеке погладь рукой,
Успокой.
Вдруг из вашего случайного романа
Толк получится какой-никакой!


ЧЕРТОПОЛОХ

Не зря, наверно, создал Бог
Растение чертополох.
Сорняк, колючий, словно ёж,
Но как цветок его хорош!

Пушист, и ярок, и высок —
Король просёлочных дорог!
Чертополох колюч, зато
Зря не сорвёт его никто.

Горд неприступностью своей,
Среди нескошенных полей
На фоне трав и жёлтых нив
Стоит один, как чёрт, красив!


Чижова Светлана Анатольевна,
г. Полоцк, Республика Беларусь

КРЕЩЕНЬЕ
Скоро путь торить к Аиду,
На слуху – Харон.
Не подам бессмертным виду –
Ждёт меня не он.
Снова в церкви звоны-звоны…
Глаз не отвожу
От спасительной иконы.
Слушай, расскажу…
Лунным светом залитая
Гасится заря,
Да простит меня Святая,
Я молюсь не зря,
Поклонюсь ей в пояс, низко,
Замолчит звонарь.
Воды Стикса близко-близко…
Был тогда январь,
Загулявшие метели
Стукали в окно,
В комнате втроём сидели –
Мне гадали, но
Не хотело откликаться
Зеркала стекло.
Двери стали открываться.
За окном мело.
Свечи вспыхнули, потухли,
Раздались шаги.
Чьи-то очи словно угли
Тьму насквозь прожгли.
Не казалось. Не приснилось.
На руке моей
Враз колечко очутилось. –
Резкий скрип дверей
И лампадка закачалась,
В доме вспыхнул свет –
Солнца колесница мчалась
И алел рассвет.
На кольце сияло сердце
Вязью двух имён.
Нипочём не отвертеться –
Это же не сон.
Даже если б стал он адом,
Избранный судьбой,
Всё равно б осталась рядом –
Чувствовала: мой.
В тот же год, склонив колена,
И в фате к лицу
Добровольной жрицей плена
Свой обет – венцу
Клятвенно произносила
С шёпотом икон:
Что нечистая там сила
Выдала: кто он.


***
Мутно-белая птица тоски,
Усмири до поры свой каприз,
Не впивайся когтями в виски –
Камнем мужество падает вниз
На бескрайнюю пропасть снегов,
На усопшие слёзы дождей…
В мир подземный не слышишь шагов? –
Быть подальше спешу от людей,
Но без сил, прежней прыти в ногах,
Радость траурный носит наряд.
Утешенье, что гонит не страх,
Отравил твой навязчивый взгляд.
Крылья где твои?..  выше бери –
Ты ведь тоже умела летать.
Отворяю окно, отвори
Ясность воли, чтоб небу под стать.
Не подружимся – горько с тобой,
Едкий дым губит соки земли.
Птицы вольных ветров вперебой
Кличут в путь снаряжать корабли.


НОЧЛЕГ
Так к тому и цель –
Не бывать!
Для тебя – постель,
Мне – кровать.
У твоих страстей
Полон круг.
Нет тебе вестей,
Милый друг
От меня – нет бед,
Нет утех.
Мой тебе ответ
Не для всех
Глаз, ушей и уст –
Одному
Без меня век пуст
И ему
Надо явно знать:
Не жена.
Не желай солгать:
Ночь нежна.
Так тому и быть!
Ночь – с вершок.
Велено забыть. –
Спи,  дружок.


Шалимов Владимир Николаевич,
г. Волгодонск, Российская Федерация

ЗА ОБОРОНУ КЕНИГСБЕРГА

   Год, как не виделись братья друг с другом. Соскучились. Получив отпускные, Вадим отправился в родные края. С автовокзала он поспешил на окраину большого города, где проживал младший брат. Жена его, Катерина, с которой у Вадима были такие же родственные отношения, как у кота с собакой, сразу же с порога отрезала:
 - А Васьки дома нет! Пьянствуют они всей бригадой на своей стройбазе.  Работы нету – вот и повадились каждый день, то кому-то день рождения справляют, то – на рыбалку. Та же пьянка, только в камышах! Дорогу знаешь? Иди, а то опоздаешь!
   Обидно стало Вадиму за такую встречу, но виду не подал.
–  И, вправду, пойду-ка, давно с мужиками не виделись. Кот, Киёк, Мэй, Дзюпа, Тюлик, Пеликан…– вертелись в голове  Вадима клички новых    друзей, парней из бригады монтажников башенных кранов, бригадиром которой назначили его родного брата. В бригаде, по неизвестно кем заведенной традиции, каждому  вновь пришедшему в небольшой коллектив работнику тут же присваивалась на редкость смешная кличка. В иных случаях – даже неизвестно что обозначающая. А бывало, и не только работнику, но и всякому пришлому, доведись ему поучаствовать в бригадном «сабантуе»*. Право награждать человека кличкой принадлежало исключительно только Петровичу – самому давнему члену бригады.  Тщедушному, неопределенного возраста, лысеющему субъекту, – толи хорошо сохранившемуся старичку, толи рано постаревшему от водки  мужчинке. Василия, как бригадира, он уважительно придразнил Бугорком. Чтобы и ненароком не обидеть, и, часом, не спутать с начальником монтажного управления – Бугром. Себе, естественно, никакой клички не присвоил:
–  Для новичков берегу.  Самые, что ни на есть, смачные!
На самом деле Петрович кличек ни для кого не берег. Прозвище, байку или тост он запросто мог выдумать на бегу, экспромтом. Просто не желал «поддомкратить имя свое», – как сам приговаривал, пользуясь монтажной терминологией.
   Несмотря на то, что Вадим вообще жил в другом городе и никакого отношения к стройке не имел (преподавал физику в институте), во время прошлогоднего отпуска, на рыбалке, куда его пригласили Петрович с Кийком, как родного брата Бугорка,  он тоже не избежал положенного «крещения». Не по чину эрудированный Петрович, полагая, что, раз уж существуют алхимики, – под полный стакан водки – нарек Вадима Алфизиком.

  * -   Сабантуй (тат.) – народный татарский праздник.

   Поговаривают, в молодости был он сотрудником какого-то конструктор-ского бюро, на хорошем счету значился.  Но однажды, по пьяному делу, уязвленный тем, что повысили в должности коллегу, а не его, надебоширил через край. В довершение всех неприятностей справил малую нужду прямо в кабинете руководителя проекта. Выгнали. Так и спился. В одно время даже бомжевал.
   Хорошо запомнил ту рыбалку не так уж и сильно пьющий старший брат! Гари взяли столько, чтобы душа монтажная в ней нужды не испытывала. Зато закуски – чтоб на один зуб лишь бы хватило. У рыбаков считается плохой приметой – брать на рыбалку много еды.
–  На рыбалке источником закуси должна быть река, а не магазинные прилавки, - любил наставлять Петрович.
   Едва рыбаки выгрузились из машины техпомощи, Петрович потребовал:
–  По «аршину»!
–  По единой, по единой! – слаженно скандировали Киёк, Тюлик и Пеликан.
Остальные свежую идею Петровича поддержали молча. Тут же стали наполнять самогоном граненые стаканы («аршины» – на языке монтажников).
 – Тост Петрович, сбацай тост! – на правах главного требовал Василий.
   Привычно поставив свой «аршин», на правый локоть, Петрович  торжественно продекламировал:
– Пусть пожалеют те, кому мы не достались, пусть сгинут те, кто нас не захотел!
–  Пусть, пусть! – будто отрепетировано, с воодушевлением воскликнули все, кроме вовремя не сориентировавшегося Вадима, и весьма довольного своей творческой находкой Петровича. Тут же, дружно – в один буль –   монтажники опрокинули свои стаканы и адская жидкость, кажется, не зацепившись ни за один закоулок луженой глотки, гулко откликнулась только на дне желудка.  И только Вадим, медленно давясь вонючим зельем, никак не мог справиться с непривычной для него дозой. Стараясь не привлекать внимания, он вылил недопитое на землю. Однако это заметил  долговязый Мэй:
–  Бугорок, Алфизик, брат твой, алкоголик что ли?
–  С чего ты взял?
– А что это он так цедит? Не может, что ли, как мы – залпом?!  Нехорошие, Бугорок,  симптомы: если даже один «аршин» не смог одолеть – точно алкоголик!
–  Ученый он.  Корни квадратные из больших чисел в уме вычисляет, понял? А нашенские дозы – тормоз для такой работы! Да, и где ему найти в своем несчастном институте таких заспиртованных друзей, как мы?! Вот, и отстает хронически.
Согласным кивком уже захмелевших голов все с облегчением утвердили правдоподобный «диагноз» бригадирового брата.
   Вторая пошла веселей – и «аршин» Алфизику налили не полный, и тост Киёк выпалил скороговоркой в честь гостя:
 – Муха села на гвоздь, как хозяин, так и гость!
   Выпили залпом. Кроме Вадима, – тот опять цедил. Закусывали черным хлебом, луком и старым-престарым, с прогорклым запахом, желтым салом. Больше было нечем. Даже Вадим, изрядно проголодавшись, не побрезговал столь непривычной для него закуской. Только Киёк к салу ни разу не прикоснулся. Зажевывал коркой хлеба вприкуску с луком.
 – Киёк, ешь сало, оно еще почти свежее! – убеждал Петрович.
–  Не-ет, я старого сала еще в детстве наелся! Дед мой, Прокоп, жадным был. Зарежет, бывало, свинью, посолит свежее сало и тут же закроет его в  сундуке на замок. Чтобы семья доедала еще оставшееся старое сало. А ключ был только у него, даже на сон клал под подушку. Вот и выходило: пока то доедим, – свежее старым становиться…
– Трудное детство! – пожалел Бугорок.
   Потом была третья. И тост уже попроще – чтоб башенные краны ветер не валял. Дальше очередные «аршины» никто не считал. Вадим отошел от места пиршества метров за двести и не слышал ни пьяных разговоров, ни оригинальных тостов. Видел только, как после очередной стопки монтажники затеяли бороться. Кот схватился с Дзюпой, Тюлик – с Пеликаном, Мэй – с Бугорком. Киёк был единым судьей на все три пары борцов. Это стало обязательным ритуалом любого «монтажного сабантуя». Выпьют – поборются, а выгнав дурь, снова вернутся к привычному делу – продолжат…
    Вадим наладил донки на сазана, заправил их приманкой. Мягко раскручивая и поддергивая леску, он старался не перебросить узковатый ерик, по противоположному берегу которого пролегала довольно оживленная автотрасса. Повесив на каждую закидушку по колокольчику, стал ждать поклевки. Наконец, и любители застолья тоже стали готовить снасти. Причем, в какой-то  нелогической последовательности: сначала
 привязывали колокольчики, затем запрессовывали макуху**  с тестом в пружину и со всего маху забрасывали. Но из-за звона колокольчиков никто и не учуял, как все их донки в аккурат ложились на асфальт. Поставив снасти, снова продолжили.                                                                                                                                                                                                
 –  Наловят рыбы, – ухмыльнулся Вадим, глядя, как мощные самосвалы катаются по закидушкам. Колокольчики заливались протяжным звоном.
 – Кот, твои зве-е-енят! – уже заплетающимся языком выговорил Петрович.
 – Ка-а-ажется – у всех зве-е-енят! – навострил ухо Кот.
Дружно, путаясь в траве и спотыкаясь, побежали к воде.
 – Вот это сазанище клевал! – немного трезвея орал Киёк.
– И у меня, и у меня…- раздавалось с разных сторон.
– Смотри, как пружину ртом сплющил! Во пасть! – с изумлением рассматривал свою смятую снасть Киёк.
В это время подошел довольный, уже поймавший двух небольших сазанчиков, Вадим  Теперь-то он точно заткнет за пояс горе-рыбаков.  А то, всю дорогу подтрунивали, мол, какой из интеллигента рыбак.

** -  Макуха (укр.) – подсолнечный жмых.
Показал пальцем на тот берег. Как раз проезжал очередной грузовик. Тут же прозвенел колокольчик с еще не проверенной снасти.
– А мы думали…– сконфужено вздохнул Петрович.
– Тотальный, катастрофический облом! – заключил Пеликан.
– Позор! Как в город вернемся без улова? – баритонил Мэй.                                                                                                                                                                                                                                  
– Знамо дело, позор! – согласился Киёк,– но выход из любого положения есть всегда. Тут рядом знакомый ачур*** проживает, рыбы у него валом, и вся во! – соорудил он привычный рыбацкий жест, раскинув свои костлявые руки во всю возможную ширь.
    Сазанов отбирали самых крупных, за ценой не стояли. В город вернулись затемно. Сторож стройбазы Митрич, заглянув в будку техпомощи, привычно поинтересовался насчет результатов. Все наперебой стали похваляться богатым уловом,  чуть ли не под нос подсовывая Митричу огромные сазаньи головы.
– А вы, мил человек,  что ж добычей не хвастаетесь? – с неподдельным интересом спросил он у Вадима.
– Да куда там ему за нами угнаться, два малюсеньких сазаненка всего-то за целый день и вытащил! – съехидничал Петрович.
    Весть о несказанном улове быстро разнеслась по всему управлению. Вадима попросили «не ломать игру», потому тот смущенно объяснял любопытствующим, что, мол, рыбак он только начинающий…
    От затяжных воспоминаний   Вадима оторвал звонкий голос Катерины:
– Вадик, у них там и закуски, наверное, нет, возьми-ка хоть кусочек сала. Правда, оно уже немножко постарело.
– И то правда, любит бригада старое сало.  Все, кроме Кийка, примиряюще ответил Вадим. Давай, понесу на гостинец!..
    Митрич указал костылем на бытовку:
– Там они, уже тепленькие.
 Первым Вадима заметил Петрович:
– О, Алфизик, родной ты наш!
 – Привет, братка! – как-то буднично пригласил Вадима к столу Бугорок.
– Я сальца вам принес, хорошего, такого, как в прошлом году, – присаживаясь, решил подначить компанию Вадим.
– Киёк, гляди, как Алфизик тебя уважил! – тут же съехидничал Дзюпа.
  Киёк в накладе не остался:
– Садись-ка, гость дорогой, с Петровичем рядом.  Пусть теперь тебе мозги компостирует, как он храбро с немцами воевал.
Предварительно икнув, по-пьяному, Петрович стал громко вопить:
– И эти козлы мне не верят! Вадим, – первый раз назвал гостя по имени – ты же ученый, какая тебе ровня эти «скалолазы»?! Ты должен мне поверить: я всю войну, от корки до корки, геройски отвоевал! Сейчас, вот, допьем и  махнем ко мне. Достану из сундука и покажу тебе мою, кровью политую, медаль «За оборону Кенигсберга»!

     ***  – Ачур (жарг.) – рыбинспектор.

Будто бы, в знак доказательства, одновременно, из глаз и из носа Петровича медленно потекли прозрачные струйки.
– Стоп, Петрович! Тогда давай разберемся, на чьей стороне ты воевал? У советских солдат – медаль  «За взятие Кенигсберга», а у тебя, получается, за оборону! – осадил плачущего соседа Вадим.
  Больше Петрович не проронил ни слова. Сидел весь красный, набыченный. На Вадима, словно на лютого врага, глядел исподлобья. Да и компания как-то приутихла, допивала без своих «козырных» тостов.
    Уже затемно, когда расходились, Киёк, не то с укором, не то с огорчением сказал на прощание Вадиму:
– Перебор! Убил ты нашего Петровича. Обидчивый он,  не  вынесет позора…
    На следующее утро вся бригада, кроме одного, была в сборе у проходной. Петрович на работу не вышел. Позвонил Бугорку на мобильник, сообщил, что решил кодироваться.
– Коди-и-ироваться?! Вот уже одного и  потеряли. А все из-за братца твоего, Алфизика! Ученый нашелся! – в сердцах бросил Киёк.
– Через неделю другого такого же «Петровича» примите. Вон их сколько, спившихся,  по городу мыкается. Работу ищут, –  пытался успокоить расстроенных монтажников сторож Митрич.
– А на кой он нам, другой Петрович! – твердо возразил бригадир, – может еще передумает. Назад ждать будем!
 – Будем, будем! – словно в поддержку  очередного тоста, стала дружно скандировать вся бригада.
   … Ровно через два дня Петрович стоял у проходной с газетным свертком, по форме подозрительно смахивающим на большую ёмкость. Друзьям объяснял, мол, пришел, чтобы вместе проверить, действует ли код. Оказалось – врут медики!


ГОСУДАРСТВЕННАЯ ГРАНИЦА

С украинской стороны к железнодорожному переезду на велосипеде  приближался уже немолодых лет мужичок. На заднем багажнике в мешке истеричным визгом выражало своё недовольство живое существо. Перед самым переездом – небольшой домик, над которым гордо реяло желто-голубое знамя. И сразу же за двумя колеями – почти такой же домик, но уже с не менее гордым российским триколором над крышей. Испокон веку их тут не было. Два районных поселка, практически сросшихся друг с другом, разделяла лишь оживленная железная дорога с юга на Москву. Сидя в вагоне, никто б и не догадался, что глянешь в одно окно – видишь украинское село Бисовэ*, а в другое – уже российскую станицу Чертовскую. Видимо, тонко чуя, что они когда-то срастутся, предки, жившие в этом степном краю, своим поселениям даже одинаковые названия дали. Жили себе люди – горя не знали, не считались, кто хохол,  кто москаль.  Женились, крестились… – всё было общее. Не то, что нынче, после развала СССР.
- Бач ти, влаштували іроди державний кордон!  – Невесело буркнул себе под нос мужичок.
Тем временем, заметив велосипедиста, из украинского пограничного поста шустро выскочил холеный, моложавый парень в военной форме с трезубцем на фуражке.
- Ти куди, діду? Та ще з поросям через Державний кордон незалежної України! А довідка від ветеринарної служби у тебе є? А митний збір сплатив за провезення тварини на територію суміжної держави?
Услышав строгую приказную речь, порося вдруг перестало очумело визжать и перешло на негромкое похрюкивание.
- Яке мито, хлопецю, ти що, очманів? Та ми з кумом Петром з Чертовської щороку підсвинками міняємося. У кого свиня опороситься… – не успел возразить невольный нарушитель границы, как блюститель пограничного порядка строго приказал:
- А ну, діду, повертай голоблі назад, виправляй документи, плати мито і тоді, розглянемо твоє прохання про перетин Державного кордону.
- Чому? Ну, справи! Триста років тут жили, куди хотіли – туди ходили, а тепер в якій такій довбешці народився цей дур – кордон поставити?
- Сказав, дiдусь, не пущу – закон такий!
   Чертыхаясь, мужичок, было, повернул свой велосипед в сторону родного украинского села, но тут его взор пал на пешеходную дорожку вдоль железнодорожной колеи. Ноги сами засеменили по этой дорожке. Рядом, подпрыгивая на щебёнке, крутил свои колеса велосипед. В такт подпрыгиваниям из мешка раздавалось недовольное похрюкивание.

  * – от украинского «бис» – черт.

 Отойдя от поста метров сто, мужичок просунул руку сквозь раму и лихо вскинул велосипед себе на плечо. Потом, гордо выкатив грудь колесом, направил свободную руку, увенчанную выразительной фигурой из трёх пальцев, в сторону украинского кордона:
- Ось вам, окаянні! Бач, придумали – державний кордон! Мінялися з кумом живністю, і мінятимемося!
   Исполнив только что выдуманный ритуал, украинский кум проворно перебежал на российскую сторону. И чтобы свои не уличили в предательстве, он скрутил такой же кукиш и российскому погранпосту. Тут же украинский пограничник прокричал своему российскому коллеге:
- Ігоре, до вас перекинувся порушник державного кордону, заарештуйте його!
Российский пограничник, томно поёживаясь после неожиданной побудки, немного спустил  украинского коллегу на землю:
- Так, к нам прибыль идёт, а не от нас! Пусть идёт, всё богаче будем. Вот если бы с нашей стороны!..
   С российской стороны к железнодорожному переезду на велосипеде приближался преклонных лет мужичок. На заднем багажнике в  картонной коробке щебетало множество жёлтеньких живых существ.
- Ишь ты, устроили ироды государственную границу! – невесело буркнул себе под нос мужичок.
Тем временем, заметив велосипедиста, из российского пограничного поста шустро выскочил холеный моложавый парень в форме российского пограничника.
- Ты куда, дед? Да еще с утятами через Государственную границу независимой России! А справка от ветеринарной службы у тебя есть? А таможенную пошлину уплатил за провоз птицы на территорию сопредельного государства?
Услышав строгую приказную речь, утята вдруг перестали щебетать и притаились в коробке, как бы прислушиваясь к разговору.
- Какую пошлину, парень, ты что, очумел? Да мы с кумом Мыколой из Бисового каждый год утятами меняемся. У кого больше наплодится… – не успел возразить невольный нарушитель границы, как блюститель пограничного порядка строго приказал:
-А ну, дед, поворачивай оглобли назад, выправляй документы, плати пошлину и тогда, рассмотрим твою просьбу о пересечении Государственной границы.
- Чего? Ну, дела! Триста лет тут жили, куда хотели – туда ходили, а теперь в какой такой башке родилась эта дурь – кордон поставить?
- Сказал, дедушка, не пущу – закон такой!
Чертыхаясь, мужичок, было, повернул свой велосипед в сторону родной российской станицы, но тут его взор пал на пешеходную дорожку вдоль железнодорожной колеи. Отойдя от поста метров сто, мужичок просунул руку сквозь раму и лихо вскинул велосипед себе на плечо.
Потом, гордо выкатив грудь колесом, направил свободную руку, увенчанную выразительной фигурой из трёх пальцев, в сторону российского кордона:
- Вот вам, окаянные! Ишь, удумали – государственную границу! Менялись с кумом живностью, и будем меняться!
Исполнив экспромтом выдуманный ритуал, российский кум проворно перебежал на украинскую сторону. И чтобы свои не уличили в предательстве, он скрутил такую же дулю и украинскому погранпосту. Тут же российский пограничник прокричал в адрес своего украинского коллеги:
- Тарас, к вам переметнулся нарушитель государственной границы, арестуйте его!
Украинский пограничник, томно поёживаясь после неожиданной побудки, тоже опустил российского коллегу на землю:
- Так, до нас прибуток йде, а не від нас! Хай  йде, все багатше будемо. Ось якби з нашого боку!..
   Молва о том, как беспрепятственно пересекать новоявленную государственную границу, быстро разнеслась по обе её стороны. Так и стали с тех пор жители украинского села Бисовэ и российской станицы Чертовской пересекать государственную границу в ста метрах от погранпоста. Два равноценных кукиша в сторону пограничных помещений стати привычным ритуалом. А в конце каждой смены караула в обе столицы – Киев и Москву – летели рапорты, как две капли воды похожие друг на друга:
- Нарушений Государственной границы на пограничном переходе Бисовэ – Чертовская не установлено.
На разных государственных языках, конечно.


Шаронов Владимир Владимирович,
г. Гомель, Республика Беларусь

ОДИНОЧЕСТВО

Можно сойти с ума – от одиночества,
Можно с ума сойти – и средь людей:
Если ты неинтересен для общества –
Ты никому не нужен, ты – ничей!

Где-то читал я когда-то пророчество –
Станут все люди умом-то слабей,
Манией будут страдать все высочества:
Тот, кто не я, тот всего лишь плебей!

Все перебесятся так, как им хочется,
Перегрызутся в когорте своей.
Что им Отечество, что им и отчество? –
Звон серебра в их карманах важней!

Но суета из сует-то закончится:
Все очутимся мы в мире теней.
Надо за благо считать одиночество,
С Богом его разделив – так верней!


СОНЕТЫ ЦУРЕНА
           (триптих)
                                                    Ивановой Н.В.          
                         I.
Как лист увядший падает на душу,
Как нá сердце слезинки падают дождя,
Подобно упаду и я чуть погодя
В мир тишины. Нисколечко не струшу

И в том безмолвии покой нарушу,
Приличий никаких нисколько не блюдя,
В беззвучье полном среди призраков бродя…
Как утлый чёлн в безбрежье ищет сушу,

Для вдохновенья буду Музу Там искать,
Чтоб и во Тьме мне помогала сочинять.
Поэзией моей наполню мир загробный,

Который столь далёк иль близок от Земли,
Немного чтоб отрады получить могли
Друзья пришедшие туда в свой час прискорбный!

                          II.
Как лист увядший падает, на душу
Упала меланхолии вуаль,
И слёзы затуманивают даль –
Струятся по щекам потёкшей тушью.

И листья жёлтые летят на тушу
Земли остылой – скрыть её печаль.
Златая осень радует всегда ль? –
Бывают и рыданья до удушья.

И всё же осенью причин страданьям нет:
Грусть –  разума болезнь с теченьем лет,
Своё нам сердце надо чаще слушать!

Коль разум с сердцем не в ладах с собой
То и тоска осеннею порой,
Как лист увядший падает на душу…
                              III.
О, часто не задумываемся о смерти мы,
Хоть всем и каждому даётся жизнь – в кредит конечно,
И если не расплатимся вдруг в нужный срок, навечно
Отправит Кредитор всех должников во царство Тьмы.

Нас учат без конца, как жить, Великие Умы,
Но их не слушая, живём как бабочки – беспечно.
И молодость у нас не навсегда, и бесконечно
Нельзя зря тратить то, что Богом нам дано взаймы!

Что ж, юность ветрена, порой глупа. Всегда
Всё вечным кажется ей, но придут года,
Когда болезни и нужда за горло душат,

И розовый сменяется на чёрный цвет,
И горький груз воспоминаний прошлых лет,
Как лист увядший падает на душу…

ВЕСНА ВЕРНУЛАСЬ!

Спросонья утром глянул я в окно
И вижу: всё черно и снега нет ни грамма!
Ещё совсем-совсем не так давно
Сугробы снежные касались крыши храма.

И весело сверкал снег белизной,
Во всей своей красе вся зимняя природа
Сияла девственною чистотой.
И тут вдруг грязь! И так некстати в год из года!

Но ветер тучи в небе разогнал,
В мгновенье солнце в талых водах окунулось,
И всяк комочек грязи засверкал
В лучах его. И я вскричал: «Весна вернулась!!!»

СВОБОДА МОТЫЛЬКА

                                                    Маше Шпаковой

Свобода мотылька конечно же природна:
Порхать беспечно средь цветов лесных
И пить, и пить нектар цветочный сколь угодно,
И не стесняться чувств своих  простых,

И аромат цветов вдыхать до опьяненья,
Их красотою наслаждаться всласть,
И слушать соловья на зорьке с упоеньем,
Природы Божьей ощущая власть.

Свободой мотылька не будем обольщаться,
Дороже нет её, скажу вам я:
Ведь стоит мотыльку на миг лишь зазеваться –
Окажется в желудке соловья!


КОЛОНОСКОПИЯ
                                         П. П. Кветинскому
Ко мне приехал друг
И сразу слёг в больницу:
Свой мягкий зад решил доверить шприцу
И испытать ряд медицинских мук,
Тем мне напомнил мазохиста.
О, надо обладать талантом трагика-артиста,
Коль выдавил из глаз моих давно сухих
Две тощие струи слезинок
От мне представленных картинок,
Которых описать не может мой убогий стих.
Но всё же по порядку
Их запишу в свою тетрадку:
Вначале клизм идёт обряд:
Тебе их ставят целый ряд.
Вода, что по кишкам журча струится,
Готовая вот-вот уж изо рта политься,
Его рукой хоть зажимай
И целый день не открывай,
Уже становиться какой-то пыткой.
И ты спешишь скорей на унитаз
Тебе не свойственной  походкой прыткой,
Успев штаны спустить как раз,
Когда вода уже назад вся полилась
С кусками вымытого кала.
И на душе легко так стало,
Что часть закончилась уж мук.
Но чтобы  разгадать твоих кишок недуг,
Тебя ждёт колоноскопия.
Кто может «прелести» её все описать? -
Скажу тебе, O, mammamia!:
Кто смог  её когда-то испытать!
В тот миг коленопреклонённый,
Когда введут тебе меж ног
Японский зонд бесцеремонно,
Ты запоёшь: «Японский бог!
Зачем на эту процедуру
Своё согласье дал я сдуру?!!»
Но что поделаешь, мой брат:
Дороги нет уже назад,
Когда колоноскоп стремится
Тебя пронзить подобно спице,
Достичь кишки твоей незрячей,
То бишь, кишки слепой.
И ты в позиции такой,
Какую я б назвал собачьей,
Готов уж спрыгнуть со стола
В том, мать твоя в чём родила,
Но передумал вдруг невольно,
Когда не стало очень больно.
Тогда вниманье обратил
Ты на того, кто проводил
Твоих кишок больных скопию,
И вновь воскликнул: «Mammamia!»
Что ж пред собою видишь ты?:
В халате медицинском белом
То гений чистой красоты
Рукою нежною, но смелой,
Тебе в очко колоноскоп
С улыбкой едкою садиста
           Туда-сюда проводит быстро,
           До окуляра он утоп:
           И ты уже красотки лоб,
           Глаза, подкрашенные губы,
           Как ряд жемчужин ровных, зубы
           Так близко видишь промеж ног.
           Но наготы ты постеснялся
           И потому лишь не признался
           В любви коллеге, хоть и мог!
           И вновь ты бобылём остался!
           Каков же всё-таки итог?
           С колитом страшным: с слизью-кровью,
           С неразделённою любовью,
           Слезаешь молча со стола,
           Как будто кол загнали: ó-па!
           Иль сняли только что с кола.
           И ты стоишь, как в землю вкопан:
           Слеза готова побежать…
           Но я не буду продолжать,
           Хотя и чувство сожаленья
           Родит роман без продолженья:
           Свой погашу пиита жар.
           «Мерси боку! О’ревуар!»


Шафран Яков Наумович,
г. Тула, Российская Федерация
ТРИ СЕСТРЫ

Три ствола поднимаются ввысь.
Будто маслом писалась картина:
У единого корня срослись —
Значит, дерево это едино.
И руками за руки держась,
Три сестры хороводят под ними.
И звучит по округе не джаз
Из далекого штата Вирджиния,
А поет там большая семья,—
Хоть кому-то и домом Боруссия,—
Три сестры: «Ридна мати моя…»,
После — «Песня моя, Белоруссия».
И потом, под тенистым шатром,
Стол накрыв разносолами русскими,
Заведут «Степь да степь кругом…»
Так, что станут просторы узкими.
Их родства не разъять, как ни злись,
Как с народами кто что ни делай —
Только вместе, и только ввысь
Русь Великая с Малой и Белой!


РОССИЯ

Бывает, и грешнику выпадет милость,
Придет как ответ на моленья его.
Россия, за что на тебя вдруг свалилась
Сплошная немилость, зачем, отчего?
С соседями вежлива и справедлива,
Как мудрая старшая всем им сестра,
Душою своею добра, незлобива,
На вред неспособна — на помощь быстра.
Ты алчность не любишь, не ценишь гордыню
И нищим готова рубаху отдать,
Несешь всему миру любовь, как святыню,
У Неба взыскуя одну благодать.
Но, — будто бы мачеха, гарпия злая,
Что кровных детей привечает, любя,
А золушку морит, к страданьям глухая, —
Сей мир лишь рабой хочет видеть тебя.
Россия, толкают тебя прямо в пропасть.
Так мало друзей, что готовы помочь,
Отбросивших страх, осторожность и робость,
При первой беде не стремящихся прочь.
— О, Господи, как отвести катастрофу? —
Взываю в ночи, припадая к кресту.
Похоже, весь мир превратился в Голгофу,
А наша Россия подобна Христу.


МИЛЫЙ КРАЙ

Речка, косогорье.
Дальние поля.
Ближнее подворье. —
Милая земля.
Улица под липами.
Теплый желтый свет.
Ставенки со скрипами.
В окнах разноцвет.
Старый дом с колоннами,
Милый старожил.
Кроны над балконами.
Соловьиный пыл.
Дребезжит и катится
Медленно трамвай.
В шелковые платьица
Нарядился май.


ПЕРЕВОД
ПЛАЧУТ ВСЕ

Анатолий Болутенко,
 г. Гродно, Республика Беларусь

Что шепчет камыш возле мельницы?
О чем плачет над речкою ива?—
Что встретили лихо-подельницу,
Что сейчас наша доля тосклива.
Были чистыми раньше источники,
И медовыми были луга.
Ныне воды все стали, как сточные —
Замела кругом пепла пурга.
Подосталось беды нашим хатам.
Плачут речки, леса и поля.
Ведь чернобыльский лег на нас атом,
Стала грязной, заразной земля.
Радиация всюду, ни шагу
Без нее никуда не ступить.
И, хоть мы не теряем отвагу,
Да ужасно в соседстве с ней жить.
Плачут все: и камыш возле мельницы,
И над речкою старая ива,—
Чтоб ушло это лихо-подельница,
Чтобы жизнь снова стала счастливой.


ОРИГИНАЛ

ПЛАЧУЦЬ УСЕ

Што шапоча чарот каля млыну?
Аб чым плача над рэчкай вярба?
Што сустрэлi лiхую гадзiну,
Што цяпер наша доля – журба.
Была чыстай калiсьцi крынiца,
I мядовымi былi лугi,
Гэты цуд нам цяпер толькi снiцца,
Прыйшоў час нашай горкай тугi.
Дасталося бяды нам багата,
Плачуць рэкi, лясы i палi,
Бо чарнобыльскi лёг на нас атам,
Няма чыстай, цнатлiвай зямлi.
Радыяцыя ўсюды, нi кроку
Ўжо цяпер без яе не ступiць,
Хоць не бачна яна зусiм воку,
Ды жахлiва ў суседстве з ёй жыць.
Плачуць ўсе: i чарот каля млыну,
I над рэчкай старая вярба.
Чаму лёс попел жудасны кiнуў?
I чым скончыцца з iм барацьба?

ПЛАЧУТ ВСЕ
(подстрочник)

Что шепчет камыш возле мельницы?
О чем плачет над речкой ива?
Что встретили лихой час,
Что сейчас наша доля – печаль.
Был чистым когда-то источник,
И медовыми были луга,
Это чудо нам теперь только снится,
Пришло время нашей горькой тоски.
Досталось беды нам много,
Плачут реки, леса и поля,
Ведь чернобыльский лег на нас атом,
Нет чистой, непорочной земли.
Радиация везде, ни шагу
Уже сейчас без нее не ступить,
Хотя не видно она совсем глазу,
Да ужасно в соседстве с ней жить.
Плачут все: и камыш возле мельницы,
И над речкой старая ива.
Почему судьба пепел ужасный бросила?
И чем закончится с ним борьба?


ПЕРЕВОД

РАНЬШЕ И СЕЙЧАС

Анатолий Болутенко,
 г. Гродно, Республика Беларусь


Леса, леса и перелески.
Спокойное теченье рек.
Как чудо ты, мой край Полесский.
Здесь Припяти спокойный бег.
Здесь реки многие известны.
Они Днепру свой ток дают
И дань богатую всеместно,
Как Колос говорил, несут.
Людей здесь аист не боится —
Ведь люди им хотят добра —
И над усадьбами гнездится,
Когда детей растить пора.
Всегда здесь было очень тихо —
Страна непуганых зверей.
Теперь нас посетило лихо —
АЭС «немирностью» своей.
В беде леса и перелески.
Край белорусский, край Полесский
Многострадальным нынче стал,
Но любым быть не перестал.


ОРИГИНАЛ

РАНЕЙ I ЦЯПЕР


Лясы, лясы i пералескi,
Спакойная у рэчак плынь,
Як цуд, прыгожы край палескi,
Тут Прыпяць, Ясельда, Гарынь.
Вядомыя на ўсю краiну,
Яны Дняпру ваду даюць,
Сваю багатую данiну,
Як Колас напiсаў, нясуць.
 Людзей тут буслы не баяцца,
Жадаюць людзiiм дабра,
I над сядзiбамi гняздзяцца,
Як дзетак гадаваць пара.
 Раней было тут вельмi цiха,
Край непалоханых звяроў,
Цяпер яго спаткала лiха,
Бо «мiрны» атам ён знайшоў.
 Край беларускi, край палескi,
Ты шматпакутны цяпер стаў,
Ў бядзе лясы i пералескi,
Нiхто такога не чакаў.

РАНЕЕ И СЕЙЧАС
(подстрочник)

Леса, леса и перелески,
Спокойное у речек течение,
Как чудо, красивый край Полесский,
Здесь Припять, Ясельда, Горынь.
Известные на всю страну,
Они Днепру воду дают,
Свою богатую дань,
Как Колос написал, несут.
Людей здесь аисты не боятся,
Хотят люди им добра,
И над усадьбами гнездятся,
Когда детишек растить пора.
Раньше было здесь очень тихо,
Край непуганых зверей,
Теперь его встретило зло,
Ведь «мирный» атом он нашел.
Край белорусский, край Полесский,
Ты многострадальный теперь стал,
В беде леса и пералески,
Никто такого не ожидал.


ПЕРЕВОД

СИНЕОКИЙ КРАЙ

Анатолий Болутенко,
 г. Гродно, Республика Беларусь
Отражается небо в воде.
Глубина, словно в море.
И земля от озер везде
С синевою во взоре.
Много песен пропето тебе,
Край озер синеокий.
И рождаешь всегда о себе
Ты высокие строки.
Всегда манит твоя красота
И приятны пейзажи.
Я знавал и другие места,
Но для сердца ты важен.
Очень скоро к тебе возвращусь
Красотой любоваться.
И однажды, возьму, не прощусь —
Надоело скитаться.
Ведь сберег я к тебе любовь,
К языку и народу.
И приятна мне музыка слов,
Словно песня природы.
Я с тобой, моих предков земля
И в веселье, и в горе.
Беларусь синеокая — радость моя
С глубиною во взоре.


ОРИГИНАЛ

 СIНЯВОКIЯ АЗЁРЫ

 Як ў люстэрцы, блакiт на вадзе ад нябёс,
I, здаецца, глыбока, як ў моры,
Назву гэты блакiт зямлi нашай прынёс,
Сiнявокiя нашы азёры.
 Край лясоў i азёр, сiнявокi мой край,
Безлiч песень табе ўжо прапета!
Колькi песень цудоўных табе не спявай,
Ты натхненне даеш для паэта.
Заўжды вабiць бясконца твая прыгажосць,
I прыемны твае краявiды,
Мне у iншых краях пражываць давялось,
Але ў сэрцы мой край не забыты.
Вельмi хутка к табе я вяртаюся зноў,
Каб красою тваёй любавацца,
Назаўжды прыязджаю, нарэшце, дамоў,
Бо абрыдла па свету бадзяцца.
У душы я збярог да Радзiмы любоў,
Да народу свайго i да мовы,
Слухаць надта прыемна мне музыку слоў,
I на мове чароўнай размовы.
Я з табой назаўжды, маiх продкаў зямля,
Ў шчасцi, радасцi, смутку i горы,
Беларусь сiнявокая – радасць мая,
Сiнявокiя нашы азёры.


СИНЕОКИЕ ОЗЕРА
(подстрочник)

Как в зеркале, голубизна на воде от небес,
И, кажется, глубоко, как в море,
Название это, голубизну земле нашей принесли
Синеокие наши озера.
 Край лесов и озер, синеокий мой край,
Уйма песен тебе уже пропета!
Сколько песен прекрасных тебе не пой,
Ты вдохновение даешь для поэта.
Всегда манит бесконечно твоя красота,
И приятны твои пейзажи,
Мне в других краях проживать пришлось,
Но в сердце мой край не забыт.
Очень скоро к тебе я возвращусь снова,
Чтобы красой твоей любоваться,
Навсегда приезжаю, наконец, домой,
Ведь надоело по свету скитаться.
В душе я сберег к Родине любовь,
К народу своему и к языку,
Слушать очень приятно мне музыку слов
И на языке волшебном разговора.
Я с тобой навсегда, моих предков земля,
В счастье, радости, печали и горе,
Беларусь синеокая – радость моя,
Синеокие наши озера.


   ЭСТАФЕТА
    Люди испокон векаучились и тренировались, в том числе и физически. Первое — для приобретения профессии и чтобы мастером стать в своем деле — без этого и денег не заработаешь, и для любимого человека ничего из себя представлять не будешь, тем более в наше меркантильное время; второе же — чтобы быть в форме, ну и для особливо настроенных спортивно — побеждать на соревнованиях. Ведь что нужно для счастья?— По многим соцопросам это — материальный достаток, любимый человек и социальный статус как степень полезности обществу (общине, миру, как говорили ранее) и предмет гордости и чести (просьба не путать с гордыней и тщеславием — тщетной славой), который создается не чем иным, как мастерством.
    Успех на соревнованиях также рождается из мастерства.
    Кстати о соревнованиях. Что может быть лучше физкультуры и спорта для избавления от негативной энергии. А уж для естественной, то  бишь мирной нейтрализации коллективной агрессии ничего другого, чем соревнования, современное человечество и не придумало — все же лучше драки, разбоя и тем более войны. И на Руси мы помним палочные бои на льду, взятие снежных крепостей,  кулачные бои “сам на сам” и “стенка на стенку”, состязания силачей в поднятии тяжестей и толкании бревна, бои на бревне, перетягивание каната (невода), бег на ходулях, взятие городка — потешного укрепления из бревен и веток, а зимой из снега, и, конечно же, лапту и городки (рюхи, чушки).

    Во второй половине и особенно в последней четверти прошлого, еще такого близкого нам века сущим наказанием стала сидячая жизнь — на работе за канцелярским, компьютерным, а вначале — дисплейном, преподавательским, докторским, научным и так далее столом;  дома — на диване у телевизора или за компьютером же и в транспорте. То ли раньше — лет сто тому назад — на работу и с нее родимой пешочком, порой от двух до пяти километров, а то и поболее, да за водицей, да дров напилить и — эх, раззудись, плечо, размахнись, рука! — наколоть, и в печку принести. Вот и захирели люди, застои всякие у них стали случаться. А они, как известно, до добра не доводят.
    И стали появляться в городах вначале группы здоровья, а потом и клубы физкультурные, для замены канувшей в небытие природной двигательной активности. Первые работали по традиционным, утвержденным инстанциями методикам. А последние по преимуществу и «в пику» первым на основе нетрадиционных.  И между ними, естественно, возникали соревнования — кто, как и что лучше.
    Вот и сегодня было одно из них, в  День физкультурника, столь почитаемого в народе в то приснопамятное время, а точнее тридцать лет тому назад.

    Погода для этого была самая что ни на есть подходящая. Солнцу, видимо, надоело наблюдать вот уже неделю пустующие легкоатлетические дорожки, поле и трибуны стадиона, и оно прикрылось веками облаков. Все помрачнело от такого невнимания.
    Но что это? Из-за облака краешком солнце стало с любопытством посматривать за происходящее внизу. А там вдруг повеселело все самая что ни на есть раскрасилось флагами и флажками, разноцветными и разномастными спортивными одеяниями и, конечно, косметикой на лицах особ женского пола, которые не в силах расстаться с ней, даже на спортивном, то бишь физкультурном состязании.
    Солнце еще только чуть-чуть интересовалось сегодняшним событием, поэтому легкая прохлада августовского дня весьма благоприятствовала будущим рекордам членов двух соревнующихся команд, извечных соперников: клуба «Движение для здоровья» и группы здоровья Центрального стадиона.
    Состязания включали в себя мужскую и женскую части и смешанные виды. «Сильные» отжимались, подтягивались и поднимали гирю, а «слабые» —прыгали в длину, приседали и крутили хула-хуп. Вместе же, в смешанных составах, им предстояло играть в волейбол и бежать эстафету. В командах бегунов было по двое мужчин и женщин, каждый должен был пробежать свои четыреста метров и передать эстафетную палочку другому.
    В команде группы здоровья выделялся рослый, подтянутый и длинноногий супермарафонец Комиссаренко, бегавший, не считая обычных — сорок два километра и сто девяносто метров – марафонов, и стокилометровый, и суточный, и тысячадвухсоткилометровый  с краткими отрезками отдыха в течение нескольких дней.
    В клубной команде Виктора капитаном был Николай Иванович Овчинников, опытный физкультурник, регулярно бегавший четыре раза в неделю от пяти до двадцати пяти километров, не один раз пробегавший и тридцатикилометровые дистанции и однажды даже традиционный марафон. Он был и неформальным лидером физкультурников клуба. Вокруг него собирались все — и опытные, и начинающие…
    К моменту, когда интерес стало проявлять не только солнце, но и любопытные, которых привлекла музыка, раздающаяся из динамиков и флаги с плакатами, закончились отдельные — по половому признаку — виды, а воллейбол, как закуска на десерт, должен был проходить в зале в самом конце праздника, началась эстафета.
    Проходила она на настоящих спортивных дорожках с искусственным покрытием, вокруг футбольного поля. В каждой команде установили очередность — кто за кем побежит. Первыми, естественно, женщины. Виктору выпало бежать в третьей паре с Комиссаренко.
    Было ясно с самого начала — силы у них не равны. У того и ноги длиннее, что делает шаг намного больше, и скорость гораздо выше благодаря более высокой тренированности, и выносливости поболее, одно слово — супермарафонец. Получается, что как бы Виктор ни старался, все равно проиграет. Все будет выглядеть явным поражением. А бежать нужно, куда деваться? «Эх, была, не была!» — сказал он сам себе.

    Но вот пригласили на старт первую пару. Члены команды выстроились друг за дружкой в порядке очередности. Прозвучал выстрел стартового пистолета, и первая пара устремилась вперед по беговой дорожке.
    Участники смотрят, а сами разминаются, двигаются — больше для снятия напряжения,— все же волнительны соревнования, да еще командные, особенно моменты перед стартом. Ладно, сам за себя, а тут — за команду!
   Первый забег оказался в пользу команды клуба. Силы были равные, но Елена все же обогнала соперницу метра на три. Но вот побежала вторая пара. Тут Наташа была послабее и отстала на финише от соперницы из группы здоровья.
     Виктор быстро схватил эстафетную палочку, глядь, а Комиссаренко уже метрах в тридцати от него. Ну и ну! Вот это скорость! Что делать? Команда и зрители поддерживают, кричат: «Догони! Давай, давай! Догони!» И Виктор решается. «Что мне Комиссаренко?— думает он на ходу.— Пусть бежит, как хочет. А я буду бежать, как могу, изо всех своих сил, и даже больше, выложусь по полной, а там будь что будет!» И побежал — только носки собственных кед мелькают перед глазами, – а на сверхмарафонца и не глядит,— со скоростью, с какой никогда в жизни и не бегал. Бежит, будто вопрос жизни и смерти решается. Вот уже и середина дистанции, на одной линии с Виктором, на противоположной стороне стадиона — старт. Члены команды и зрители руками машут, кричат:  что?— не слышит. А он бежит-бежит, на соперника не смотрит — только на внутреннюю кромку дорожки. Собрался с последними силами, дышит широко открытым ртом, в груди горит, горло сухое, кажется, вот-вот трескаться начнет, икры ног стали деревенеть и к бедрам словно по гантели привязали.
    «А может, ну его! Какая разница сколько я проиграю — пятьдесят, сто или двести метров?— стало пульсировать в голове.— Все равно ведь проиграю… — Нет, нет, нет!— гулко забилось в груди, сильнее, чем прежде.—Я же не один — команда! Девочки старались. И следом побежит Николай Иванович. Нужно бежать для команды, за команду, за наших!»
    Вот уже три четверти круга позади. Последний овал обогнул Виктор. Финишная прямая. Комиссаренко передал палочку своему четвертому номеру. Значит, метров на семьдесят обогнал. «Только на семьдесят? Вот это я дал! — воодушевился Виктор и, не помня себя, включил форсаж, хотя и до этого бежал, как говорится, на пределе. Откуда только силы взялись?— И такой спринт задал на финише! Бежит, тянет палочку вперед и, кажется, сам за ней летит. И дорожка, кажется, помогает, старается, подталкивает.
    Финиш! Передал эстафету Николаю Ивановичу, и наш закаленный боец и капитан команды рванул по дорожке — только подошвы кроссовок замелькали.
    Отдышался немного Виктор, а сам автоматически идет и идет по дорожке вперед, как будто дистанция продолжается. Глядит, а расстояние между бегунами четвертой пары уменьшается — пятьдесят метров… сорок… тридцать! Осталось четверть дорожки преодолеть… финишная прямая. Разница — десять метров… пять. Ленточка уже близко. Николай Иванович рванул, чуть взяв вправо для обгона. Осталось метров тридцать до конца. И соперник, видя, что преимущества уже никакого нет, тоже попытался наддать ходу, но сил у него уже не было никаких. Да и куда ему до закаленного всеми трассами, ветрами да непогодами, морозами да ледяными купаниями бегуна. Силы явно не равны. Вот они уже бегут нога в ногу. Три метра до ленточки, — и  Николай Иванович на шаг впереди, на два… Финиш! Победа!!! Зрители взорвались овациями. Вся команда клуба «Движение для здоровья» ликует, обнимают капитана. А он, раздвигая объятия, ищет Виктора. Да вот он, Виктор, рядом, тоже поздравляет.
    — Этой победой мы обязаны вот ему!— Овчинников показывает на Виктора.— Молодец, не сломался, не прогнулся перед таким ассом, как Комиссаренко, несмотря на большое преимущество его в спринте. Как он рванул сразу! А ты фактически  всего-то метров пятьдесят в итоге уступил,— сказал он, обращаясь непосредственно к Виктору,— и сделал все, что мог, мы видели!
    Виктор пожал протянутую ему руку Николая Ивановича, затем притянул к себе девчат эстафетной команды, обнял их одной рукой за худенькие плечи, а второй — капитана:
    — Да что я? Это мы, мы победили — команда!

    А чувство удовлетворения, что помог команде, долго не оставляло Виктора. Одно дело — преодоление себя ради себя, что тоже хорошо, но преодоление себя для других — «за други своя» — совсем иное дело. Это еще ценнее!
    В тот же день на душе было хорошо и светло. Все шли со стадиона, радуясь и победе, и тому, что распогодилось — в середине неба порассеялись облака, выглянуло солнце, все вокруг засияло, словно радуясь вместе с победителями. Люди пели, шутили, смеялись. Стоял август 1984-го года, полный надежд и совместных свершений.


Шурыгин Андрей Владимирович
г. Йошкар-Ола, Российская Федерация

СЕРЁЖА ЕСЕНИН

В покосившейся низкой избёнке,
В колыбели раздольной Рязани,
Там, где рыжим зимой жеребёнком
Запрягается месяц к нам в сани,
Растревоженный утром осенним,
Просыпался Серёжа Есенин.

В сердце чутком тальянка играла,
И кружила листва золотая,
Сладкий сон охраняя, качала
Зыбку с песнею Русь голубая:
«Эти волосы взял я у ржи,
Если хочешь, на палец вяжи!»

Спи пока пред дорогой тернистой:
Стать последним поэтом деревни
И прослыть в кабаках скандалистом,
В Русь Советскую больше не веря,
Не спеши! Оттяни эту участь:
Уходить, всего в тридцать отмучась…

В зеленЯх затеряйся стозвонных,
Ножку каждой берёзке целуя!..
Скирды солнца в водах тех лонных
Пусть ласкают тебя и балуют!..
По святой деревянной Руси
Песню звонкой души пронеси!..

В домик низенький лишь возвращайся!..
Выйдет мама к тебе в шушуне…
Шаганэ только милой признайся
Про волнистую рожь при луне!..

Убаюканный утром осенним,
Засыпает Серёжа Есенин.



Я НЕ ПРИЕМЛЮ МИР ТАКИМ!
Я не приемлю мир таким:
В жестокости людской,
Когда себя мы защитим
Лишь гробовой доской,
Когда застелет солнца свет
Пожара чёрный дым,
Когда пути иного нет,
Как сгинуть молодым…

Ну что это за путь такой:
Повсюду сеять смерть!?
На слёзы матерей рекой
За что всем нам смотреть!?

Огонь убийственных страстей
Обуглит души в крик,
В глазах напуганных детей
Мольба и страха лик –

Я не приемлю мир таким!
Но чья же в том вина,
Что где-то миру вопреки
Безумствует война…

Я променял бы жизни знак:
Мечты, надежды, сны
На то, чтоб реял белый флаг
Над маревом войны!


ТРОЙКА
За туманной поволокой
Серо-каменных небес
Мчится тройка одиноко
Прочь от окаянных мест.

Стоеросовой дубиной
День, ударив по коням,
Гонит тройку на чужбину…
Жаль, в повозке нет меня!

Понесли бы к лучшей доле
Прытки кони, не уймёшь!
Но землёй родной ты болен,
Здесь родился, здесь уйдёшь…

Снова мнится в сне далёком
Уходящей тройки блеск
За туманной поволокой
Серо-каменных небес.

Юртаев Дмитрий Валерьевич,
г. Минск, Республика Беларусь

ЭЛЕГИЯ
Извините, как попасть в ощущение правильности этого мира?

Всё, что придёт – важно,
Всё, что прошло – не пустяк.
Крыльями птицы бумажной
хлопаю ветру в такт.

Яблоки из Эдема
часто горьки на вкус.
Не ошибись в системе.
Тройка, семёрка, туз.

Не расплескать время.
В срок возвратить долг.
Наедине со всеми
пел, а потом смолк.

Тихо ещё будет.
Громко – ещё не раз.
Кто не поймёт, осудит
непостижимость фраз.

Глаз не забыть влажных,
свечку в руках теребя.
Ты и не жил даже,
если не помнят тебя.

Всё, что придёт – важно.
Всё, что прошло – не пустяк.


ШОКОЛАД
Из цикла «Поговори со мной, любимый, по-французски…»

Время моё застынет
запахом шоколада.
Mon cher ami, Seulement un baiser!
Tu es mon magician.*
Твой поцелуй навылет
смущению – не преграда.
Губы прижми.
Таешь вблизи
ты, а, быть может, я.

Время – моя тайна.
Тронешься осторожно
вверх на Монмартр, мимо
площадь Тертр проходя.
Я не была случайной,
я просто была невозможной,
я просто была счастливой,
с тобой невообразимо
по краешку сна скользя.

*Mon cher ami, seulement un baiser! Tu es mon magiciеn (фр.) –
Мой дорогой друг, только один поцелуй! Ты – мой волшебник.


ДАВАЙ ПОМОЛЧИМ ПРО…
Из цикла «Поговори со мной, любимый, по-французски…»

Бистро. Бокал куантро.
Край поцелуя осеннего солнца.
À toi*Джо Дассена.
Давай помолчим про…
Мне холодно и тепло,
мне пасмурно и светло
на берегу Сены.

2CV* вместо метро.
Улочкам по… до…
Сумочки из… ключи.
Тонкости атмосферы.
Давай помолчим про…
Ласки и волшебство.
Чувства и естество.
Мы из одной эры.

Бедро. Слова – серебро.
Линии. Блики по…
Рисуй меня белым.
Я – нежность. Я таю.
Давай помолчим про…
Вечер и куантро.
Salutetadieu.*
Но…
il est trop tard.*
Светает.

*À toi (фр.) – «Тебе». Песня Джо Дассена.
*2CV (фр.) – Дословно: «Дё Шво». Прозвище легендарного французского автомобиля Citroën 2CV, сокращённо от deuxchevauxvapeur (французский) – две лошадиные силы.
*Salutetadieu (фр.) – привет и пока.
*ilesttroptard (фр.) – уже слишком поздно.


ВЕЛИКАН ШУРУМ-БУРУМ

(стихотворение в трёх частях, с инструкциями для детей,  умеющих выполнять инструкции, и  родителей,  умеющих читать инструкции)

Часть первая.
Инструкция: часть первую нужно читать громко-громко, что есть силы топая ногами, свистя, крича, хлопая в ладоши и барабаня ложками по кастрюлям, а иначе ничего не получиться.

Я – Большой Шурум-Бурум!
Я ношу с собою шум!
Я – весёлый и отважный Великан Шурум-Бурум!
Я считаюсь силачом,
Мне драконы нипочём,
Оглушу любого шумом, только замахнусь мечом!
Барабаню и стучу,
Тарабаню и бренчу,
У меня, Шурум-Бурума, шума – сколько захочу!
Я кричу и грохочу,
Я свищу и хохочу,
Я кручусь-верчусь всё время, ни минутки не молчу!
Если только захочу,
Всех врагов защекочу!
Для меня, Шурум-Бурума, это дело по плечу!

Часть вторая.
Инструкция: часть вторую нужно читать обычным голосом, чётко, с выражением, чтобы все гордились таким замечательным чтецом.

Ни секунды тишины!
Мною все восхищены!
Позабыл я про покой –
Веселитесь все со мной!
Ну а папа скажет строго:
«Кто тут шумный был такой?»

Часть третья.
Инструкция: часть третью нужно читать тихим-тихим голосом, чтобы никто не слышал, а иначе подумают, что ты шумишь и мешаешь другим сосредоточиться на стихотворении.

Это всё шурум-бурум,
надоел его мне шум!


СУД
басня
Главные действующие лица:
Рассказчик-стихоплёт
Заяц – убитый горем отец зайчонка
Волк – разбойник и злодей
Барсук – защитник и друг Зайца
Медведь – защитник и друг Волка
Совет Зверей – представители звериного царства

На Волка Заяц подал в суд
За то, что съел зайчонка плут.
Виновен серый или нет,
Вопрос решал Зверей Совет.

«Волк виноват! – кричал Барсук, –
Принёс зайчонку столько мук!
Такой весёлый был пострел,
Играл-скакал, капусту ел.
И вот случилась же напасть
Чтоб в пасти Волка так пропасть.
Весь род зайчонка серым бит,
Большой ущерб нанёс бандит!»

Ревел Медведь: «О, господи!
Да этих зайцев – пруд-пруди!
Ну, съел зайчишку, что с того!?
Ведь не наешься с одного!
Вот, скажем, был хотя бы Вол,
Тогда б другой шёл разговор!
Тогда ущерб соизмерим!
А, зайчик!? Что возиться с ним!?»

Решил Совет Зверей вопрос –-
Коль не силён, не суй в суд нос.
С тех пор прав тот, кто всех сильней.
Таков закон среди зверей!

***
Чтоб быть другим не по зубам,
Шустрей будь и умнее сам.

ЖАДИНА

У меня всего не счесть:
У меня машина есть,
У меня велосипед,
А у вас такого нет!

У меня есть автомат,
И большой набор солдат,
И блестящий пистолет,
А у вас такого нет!

Мишка, мышка, слон, удав
И оранжевый жираф
Высотой с большой буфет,
А у вас такого нет!

Я игрушки не отдам,
С ними я играю сам,
Ни за что и никому,
Все нужны мне самому!

У меня всего не счесть,
Всё-всё-всё у меня есть!
Только кто мне даст ответ:
Почему же друга нет?


СТАРЫЙ МИШКА

Джутта Сиа

Перевод с английского языка на русский

Давно я сижу одинокий, несчастный.
Мой мех полинял и протёрся ужасно.
Смотрите, печально вздыхаю я, ах,
Но светит ещё огонёчек в глазах.

Я был у мальчишки любимой игрушкой,
Меня очень нежно чесал он за ушком.
Но вышло вот так – он теперь далеко,
И мне без него одному нелегко.

Я очень грущу и прошу вас, не стойте,
Возьмите домой меня, песенку спойте!
Играйте со мной и прижмите покрепче,
Чтоб радостней стало вдвоём нам и легче!

И пусть моя шубка изодрана в клочья,
Но есть у меня то, что нужно всем точно!
Тепла и любви у меня очень много!
Я мишкой любимым мечтаю стать снова!

ОРИГИНАЛ

Jutta Cyr
Old Bear

Here I sit, just a bit forlorn.
My body sags and I’m a tad worn.
If you listen you can hear my sad sighs
But the merry twinkle is still in my eyes.

I was once a much loved favorite toy,
Belonging to a sweet little boy.
But he left and went away.
I haven’t seen him for many a day.

I have been alone so very long.
Won’t you please take me home? Sing me a song!
Play games with me! Take me out to play!
Oh YES! We can be so merry and gay.

Eventhough I’m not brand new
I have tons of love just for you!
There are so many things that we can share
Because I will be YOUR Teddy Bear!


ПОДСТРОЧНИК

Джутта Сиа
Старый Медведь

Здесь я сижу, просто немного несчастный.
Моя шкура провисла и немного поношена.
Если Вы слушаете, Вы можете услышать мои печальные вздохи
Но в моих глазах все ещё находится веселое мерцание.

Раньше я был очень любимой игрушкой,
Принадлежал милому маленькому мальчику.
Но он оставил меня и ушёл.
Я не видел его в течение многих дней.

Я был очень долго одинок.
Вы не будете, так любезны, отвести меня домой? Спеть мне песню!
Играйте со мной в игры! Возьмите меня, чтобы играть!
Ах, ДА! Мы можем быть такими счастливыми и весёлыми.

Даже если я не новый,
У меня есть тонны любви только для Вас!
Есть столько много вещей, которыми мы можем поделиться
Поскольку я буду ВАШИМ Тэдди-мишкой!


КЛОЎН

Юлия Пономаренко
Перевод с русского языка на белорусский

Я прытворства апранаю маску
Праз бязмежны боль душэўных ран.
Дзеці просяць на манежы казку.
Я жа клоўн. Клоўн – не тыран!

Не да твару выгляд бесклапотны –
На душы скрабуцца пацукi.
Бляск ды cлава – выбар неiстотны.
Я другi, наогул не такi!

Як мне хочацца вяселля маску
Сцерці з твару і з вачэй далоў,
Як абрыдлi жарты, смех i казкi,
Забаўляць усiх iзноў, i зноў.

Толькi свята – ёсць мая работа.
Вось i абвяшчаюць выхад мой.
Грым, парык, дырэктара турбота.
I душа становіцца нямой…


ОРИГИНАЛ
Исповедь клоуна
Юлия Пономаренко

Я притворства надеваю маску
Через тени слез, душевных ран.
Дети просят на манеже сказку.
Я ведь клоун. Клоун – не тиран!

На моем лице – картина мира,
На душе – скребутся сотни крыс.
Многие во мне найдут кумира.
Как мне надоело славу грызть!

Как мне хочется улыбки маску
Вмиг стереть с лица и с глаз долой,
Перестать рассказывать всем сказки,
Не скрывать удары жизни злой!

Но конферансье на представленьи
Объявляет громко выход мой.
Снова грим, директора давленье,
И душа становится немой…


РЫБАЧОК
Дмитрий Юртаев
Перевод с белорусского языка на русский

В руке большая удочка,
В другой руке сачок.
Шагает рано утречком
На речку рыбачок.

Все просто рты разинули –
Ведь нет ему пяти,
Утонет в волнах синих он!
Но он решил идти!

Ты не смотри, что маленький,
И с ним ты не шути,
Он рыбачек удаленький,
Таких не провести!

Он знает место клеевое
В траве у бережка
И на крючочек здорово
Сажает червячка.

Течение несильное
И ветра нет пока,
И отражает синяя
Река тень поплавка.

И вдруг… Клюёт! Ну надо же!
Ныряет поплавок!
В глазах сверкает сразу же
Азартный огонёк!

«Давай! Тяни! Вытаскивай!
Хватай в обе руки!» –
Советуют участливо
Соседи-рыбаки.

Ура! Ура! Трепещется
Серебряный улов!
А сам рыбак аж светится,
Ну просто нету слов!

***
Ах, где ты, моя удочка,
Так хочется сардин!
Эх, встану рано утречком
И… в рыбный магазин!

ОРИГИНАЛ
РЫБАЧОК
Дмзiтры Юртаеў

З вядром і добрай вудачкай,
Трымаючы сачок,
На досвiтку па вулачкам
Пакрочыў Рыбачок.

Усё раты разінулі –
Няма ж яму пяці!
Патоне ў хвалях сініх ён!
А ён рашыў ісці!

Маленькі, но дасьведчаны,
Ён розумам вялік:
Шмат рыб лавіць намечана,
Усіх на пералік!

Ён знае месца клёвае
Ў траве ля беражка
І на кручочак здорава
Саджае чарвячка.

Цячэнне не хвалюецца,
Няма і вецярка,
І толькі ледзь пампуецца
Ў раце цень паплаўка.

І раптам момант радасці –
Нырае паплавок!
А Рыбачок ад важнасці
Напружыўся, як мог!

«Хапай! Трымай! Вылаўлівай!
Цяні яе з ракі!» –
Падказваюць спагадліва
Суседзі-рыбачкі.

Ура! Ура! Трапечацца
Ў руках срабрысты ўлоў!
А Рыбачок аж свеціцца
Ад радасці без слоў!

***
Ах, дзе ж ты, мая вудачка?
Так хочацца сардзін!
Устану заўтра раніцай
І… ў рыбны магазін!


Яковлев Виктор Михайлович,
г. Самара, Российская Федерация

КАРТИНА ИЗ ПРОШЛОГО

                                            Славянский мир. Веков уклад.
                                            Общины мирных оратаев.
                                            Здесь люд селян – и стар, и млад –
                                            Не в рабстве счастье обретали.

Вижу время Бусово:
Стойбища славян.
Косы светло-русые.
Князь, что осиян.

Здесь пируют витязи,
Жёны тут с детьми:
Орды готов вытеснить
Удалось вельми.

Были биты вороги
У днепровских круч,
Где светился в вологе
Духа россов луч.

И Перуна капище
Полнилось людьми.
В Велесовых пастбищах
Пращуры семьи

Каждой – с нею вместе…
Если бы не рознь,
Разве в этом месте
Проявилась б кознь?!

Сколько же кровинушки
С тех пор пролилось?!
Сколько жертв невинных
Схоронить пришлось?!

- Эх, широко полюшко,
Да лесная даль!
К вам ли Буса солнышко
Закатилось? Жаль!




Яковлева Галина Николаевна,
г. Москва, Российская Федерация

***
                               «Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет.
                                На том стояла и стоит русская земля!”
                                (Павленко Н. А.  Александр Невский: Киноповесть //Собр.
                                соч. Т. 4. М.,1954).

Если  с мечом…, а коль без меча?
Чем же сразиться сумеем?
Выношу я в темноте бытия
Слово, разящее змея.

Иль – со щитом, иль – на щите,
Зимой земля цепенеет,
Нам ли в духовной жить нищете?
Друже, коня скорее!

Надо с дружиной выступить в срок,
Душу зарёй ороси.
Солнцем отлитый Слова клинок –
Тайна бессмертья Руси.


***
                                             «Молю Бога не умереть душой…»
                                                              (Сергей Есенин)
Дай, Бог, и мне не умереть душой, -
Твои слова я снова повторяю
Над временем,
           нас подтолкнувшим к краю,
Дай, Бог, и мне не умереть душой.
Над временем,
                   над пропастью,
                                         над роком,
На выжженной
                      багрянцем рощ меже
Гудит между Европой и Востоком
Пожар на нашем русском рубеже.
Молюсь над синью Волги и Оки,
Чтоб в грусти этой
                           с горечью осенней
Русь оградить сиянием строки:
Живой души по имени – Есенин!


***
У зеркала, которое любила,
Так боязно и холодно стоять,
В нём ледяные видятся стропила,
И снегом белым вымощена гать.

Не угадать какое время года
Откольцевалось вырубкой на мне…
Но дерева бесценная порода
Читается потомком и на пне.


МОЛОЧНЫЕ ЗВЁЗДЫ

         Киса Воробьянинов болел долго, но всё также сохранял свой чёрный фрак, белый воротничок и манишку, переживал за белые  перчатки и тапочки. Он всё больше лежал, не вставая, и  лишь иногда пил простую воду. Все  домашние, с которыми он так долго разделял невзгоды жизненного пути,  напряжённо ждали: выздоровеет или  умрёт от старости. Имя, которое он носил, наделало некогда много шума в литературном кругу и получило даже некую популярность в народе, что он и ощутил на своей шкуре.
         Сейчас сквозь закрытые глаза ему грезились крупные блюдца молочных звёзд на его родине. Он никак не мог понять, почему молодая хозяйка сравнивала эти большие, низко висящие над  старым домом звезды с яблоками, да,  кажется, называла их белым наливом.  Они вызывали у неё непонятный поэтический восторг,  который кушать не будешь, так же,  как и мифические яблоки,  которые в его северном краю не у всех родили, да и не у всех росли.  А то, что получалось, было кисло горьким и по его убеждению абсолютно несъедобным. То ли дело тёплое парное молоко, которым подкармливала его старая хозяйка в его родительском доме, и такие лакомые в своей недосягаемости молочные брызги звёздного света. Неужели все женщины настолько глупы – белым может быть только молоко, хотя, нет что-то ещё… но это что-то  не было связано с теплом и сейчас не приходило ему на память.
 Конечно глупы, сорвать запретный плод и ещё угостить такой гадостью мужчину, как только тот сразу там не издох. А всё потому что, дурак. Верно, говорит бабка на своего зятя: “Дурак, он дурак и есть. Чужому рубашку отдаст, а своих детей прокормить не может”.
 - А кто сказал, что они мои”, – кричал длинный тощий мужик. Ты лучше свою дочь спроси, для чего она их рожала? Она то сама у тебя для чего? Вот пусть и кормит.
- Девкам ведь на учёбу ни копейки нет. Как они там в столице-то выживут? – голосила старая.
- А я их учиться не посылал! Какого чёрта вы меня в эту дерьмовую школу засунули. Подумаешь высшее! Ни хрена ведь за него не платят, хоть на печи лежи, хоть на уроках распинайся. Чем я с этими тунеядцами голыми руками заниматься буду – ни инструментов, ни гвоздей. Всё разворовали. Это раньше, говорят здесь мастерские со станками стояли, а теперь всё под шумок спустили, только директоров  меняют.
- Да ты бы хоть уж печи-то исправно топил, чтоб не жаловались.
- А чем я, по-твоему, зануда ты эдакая, ночами занимаюсь? Мне же к урокам готовиться некогда.
-Так вот ночью и готовься, а не дрянь всякую задавскую читай. – Тёща значительно потрясала перед ненавистным зятевским носом  книжонкой маркиза де” Сада.
- Нашли истопника, да эту деревяшку ветхую, годов-то ей сколько, за ночь всю выдувает! И потом  я не интеллигентская сволочь, а работяга, я шофёром 25 лет отработал. Тебе не нравилось. Мазутом воняет. Зато за каждый месяц платили, а тебе мало казалось, так здесь вляпались, благодаря тебе идиотке, всем семейством …. Ах, образование! Что ты высшее на хлеб намазывать будешь? Ну и сиди теперь на бобах – шиш, нет денежек то, не платят…  хорошо образовались. Ты про свои-то времена забудь, каюк социализму, перестроились… А я не денежный мешок! Ну, откуда я тебе возьму, если зарплату не дают, высру что ли. А  хапать вот не умею, не научили вовремя, – отвечал зло зять и, хлопнув дверью, уходил пить в гараж к механизаторам.
 Да ты ничего не умеешь, – неслось ему в догонку, -  и огород ты копать не умеешь, ни на селе, ни в городе нигде от тебя толку нет, так одна неудача. Ни рыба, ни мясо, – обречённо заканчивала свой монолог тёща и собиралась к отъезду. /Бегство из голодного города в разваливающееся село довершило распад семьи/
Киса не мог долго слушать семейные распри и, если заботливый двухлетний малыш не подсовывал ему что-нибудь от своего скудного пайка, тихонько удалялся на вольный промысел. Однако от принесённых воробьёв маленький мальчик почему-то отказывался, а дичь более крупных размеров добыть не удавалось. Тем более, что нахальный, хваткий Остап Бендер, всегда готовый оспорить имущественное правообладание интеллигентного Кисы Воробьянинова, наезжал с рэкетом.  Как хорошо, что с ним пришлось вскоре расстаться. Все эти тусовки, разборки, мышиная возня с братвой ему быстро поднадоели, и он вовремя переметнулся под крышу к более надёжному хозяину.
Молодая женщина так и не дождалась его однажды. “Остап, Остап”, – безнадёжно звала она. «Мама! Так мы же его Бендером назвали, а не остатками от Бендера!» – непосредственно изумился малыш.

         Киса переехал вместе с женщинами и маленьким мальчиком. “Любимый” тещин зять появился на новом месте лишь раз, посулил приехать на подмогу ещё, да так и затерялся, видимо памятуя её горячее напутствие: “А чтоб глаза мои больше тебя не видели, и чтоб нога твоя больше здесь не ступала.”
«Хорошо брёвна заставила с дороги убрать, а то по нему и по сю пору лежали бы,» – сетовала она, не единожды проходясь недобрым словом по отцу своих внуков, а потом и по их матери, которая неожиданно для всех принесла от непутёвого ещё один приплод.
         Девочка оказалась бабушкиной копией. “Ну, вот хоть одна в меня будет”, – смягчилась та и с пенсии подешовке купила козу. Потом их стало две, каждую весну появлялись пахнущие парным молочком маленькие шустрые козлята. Жить стало лучше, жить стало веселее… У  ребят появилось молоко и у Кисы Воробьянина тоже. Мышей в подполе деревянного дома было достаточно, птиц в саду и прочей подходящей живности на большом земельном участке хватало… Жизнь стала налаживаться, вошла в колею… Летом дом наполнялся детскими и женскими голосами, а зимой оставалась одна бабушка со своей животиной.  Однако прошло время, и малыши подросли, дом без мужских рук постарел ещё больше, силы старой женщины истощились. И вот наступило время белого одинокого холода, больше не раздавалось жизнеутверждающее козье меканье, не появились как обычно, пахнущие молоком козлята, и вообще молоко ушло из его жизни, обернувшись белым безвкусным снегом, совсем не похожим на лакомые брызги тех родных  молочных звезд. Теперь он понял, что белое может быть не только теплым и не только вкусным. Наверное потому, что эти звезды были далекие мелкие и чужие. Правда иней на деревьях искрился тем  почти забытым небесным светом,  когда хозяйка приезжала по выходным дням и топила остылую печь, спасая избу от холода.
         На эту зиму в деревенском доме не оставили никого, после дачного сезона все переехали в благоустроенную квартиру.
На новом месте было не плохо – тепло, правда, голодновато. Но он приспособился подворовывать с кухни, изредка появлявшиеся в доме колбасу или сыр, за что ему не единожды и попадало. Тогда он пошел на улицу искать себе прикорм, таких как он – попрошаек, оказалось там достаточно. Благо рядом были магазины и напротив самого дома детский сад, с манящим запахом еды.… «А, ну, брысь отсюда, – кричала, завидев его, толстая повариха, – иш, расплодилось тут проходимцев всяких. Вот я вас, ужо!»

Что Киса Воробьянинов умирает не от старости поняли, когда его стало рвать. Таблетки помогли лишь на время, как только ему стало лучше, сердобольная бабушка, спасая  от голода своего верного любимца, покормила его вкусненькой колбаской, начались желудочные колики. Он мучался долго, серая молодая кошечка участливо смотрела на него, сидя на кухонной раковине  и не могла понять, что происходит. Её подобрали и спасли этой зимой от холодной и голодной гибели, она привыкла к  этому дому, его обитателям, этому экстравагантному черному фраку и белым манжетам, они даже спали уже вместе, согревая друг друга… Теперь это тело было неподвижным и холодным…
         Она слышала как переживали люди.
- Отравили, – говорила старшая из девушек. В садике ведь мышей травят, да ещё по варварски, стекло битое подсыпают…
-Жалко, столько лет вместе были…
-Самое тяжёлое время с нами пережил и не бросил, не сошел, как мужики это делают…,- сказала ещё не старая женщина.
 “Мама, мама, – вернул её в прошлое детский голос,- мы ведь его Бендером назвали, а не Остатками….”
У них их было двое, но только один остался верен до конца. Тогда, перед отъездом, она держала его на руках, стоя на пороге так и не обжитого деревенского дома под ночным звёздным небом. Таких звёзд она не видела больше нигде. Именно с ними ей было тяжко расставаться, они наливались под её влажным взглядом, и, становясь белыми крупными яблоками, склонялись к её ногам…
“Какие глупые женщины, – подумал он, – звёзды похожи на большие молочные блюдца, с брызгами, ведь белым и тёплым бывает только молоко…” Им было хорошо вместе, тепло друг от друга в этой ночной северной прохладе, он прижимался к упругой женской  груди и обострённо чуял как в ней зарождаются новые млечные протоки, зреет новая земная жизнь, от небесного света, упавшей рядом звезды…

         Семилетняя девочка налила в блюдце молоко…, брызги бусинками раскатились по полу…
Киса Воробьянинов  лежал посреди кухни ниц, раскинув в стороны конечности, как на кресте… Он до конца, мужественно боролся за жизнь, упираясь лапами  в пол, словно врываясь в землю.
-Хороший был кот, вытирая слёзы, сказала девушка, только вот до жрачки слишком охотлив. Это его и сгубило.
 Ямпольская Мария Андреевна,
г. Екатеринбург, Российская Федерация

ДОГОРАЮЩИЙ ВЕЧЕР

Закат пылает кровью, в лунном блеске тая;
Ночная мгла стоит у пропасти, что рядом…
И мириады звёзд, как ангелы из рая,
Сковали землю всю своим застывшим взглядом.

И свет их, негасимый и нетленный,
То вспыхнет, то растает в дымке едкой, −
Как мечется, судьбой стяжён священной,
Дух жизни меж свободою и клеткой.


ПОНТИЙ ПИЛАТ

Из трусости выкрикнутые слова —
И вмиг всё безжалостно непоправимо.
Как сильно и странно болит голова,
Как страшно, что счастье прошло уже мимо.

Пугает кровавая лужа вина,
Над городом ночь свои крылья простёрла,
И манит непреодолимо луна,
Сжимая твоё пересохшее горло.


***
Когда мне будет тридцать лет –
Я точно окажусь в Париже.
Париж – как пропускной билет
В расцвет созданий, что из книжек,

Что со страниц тех réflexion
И эротических романов.
Ну, а пока Париж – лишь сон,
Ведь в двадцать пять, пожалуй, рано.


VODKA, PUTIN, RUSSIAN GIRLS: ДОЛЖНЫ ЛИ МЫ БОРОТЬСЯ СО СТЕРЕОТИПАМИ?

Русские девушки – самые красивые (и – самые наивные), Путин – царь всея «священной нашей державы», а каждый второй русский вместо чашечки кофе пропускает рюмочку водки? А ещё: нет никакой гарантии, что по приезду цивилизованного европеоида в российскую глубинку, на него не выскочит бурый мишка в валенках или в лаптях (в зависимости от сезона); и уж точно в каждом доме здесь на полочке водят хоровод матрёшечки. Не говоря уж о студёной поре, непролазной тайге, дураках и дорогах…
Все эти стереотипы иностранных граждан в отношении России-матушки, на наш взгляд, сгинут в небытие только с самым последним концом света. Так ли это in fact? Приказано ли им долго жить?
Давайте посмотрим.
Путин. Вот уже добрую восьмую века он президент-премьер-президент. В общем, тот самый «Перзидент Роисси». Лицо нашей страны и в протоколах, и в анекдотах. Сколько лет на посту Обама? Пока что в три раза меньше. У нас – теракты, у них – торнадо. А если вспомнить, сколько правит Британией Её Величество Елизавета… Наша Елизавета Петровна в жизни столько не сиживала. Ну да ладно, оставим монархию в покое.
Теперь об алкогольном достоянии нации. Русские пьют, пили и будут пить. Потому как на одного интеллигента и эстета, вкушающего вина, – десяток обывателей и колхозников, дующих водку. Хотя ведь вот те же финны наверняка пьют не меньше… Наверняка просто тише. Однако, как ни крути, водочка-то наша, русская. Вот и ярлык русский.
Русские девушки… Русские многонациональные девушки. Да, они порой красивы. Красивы своей славянской, угорской, тюркской красотой… Если не на убийственных колодках и без убийственной подводки. Если не бранятся, как сапожники, и не дымят, как паровозы. Если они ведут здоровый и активный образ жизни и знают, как одеться на корабль, и как на бал.
И потом, красота, как известно, подкрепляется умом. Умны ли русские девушки? Далеко не все. Умны ли девушки европейские? Не все тоже. Однако последние гораздо менее зажаты и более открыты, менее зациклены и более разносторонни, менее безрассудны и более самодостаточны. И уж, конечно, не озабочены тем, как «выйти замуж за иностранца».
Что до медведей, то… да, в России – медведи в шапках-ушанках, а в Швеции – лоси в шарфиках;  в России – ели, в Италии – кипарисы; в России – матрёшки, в Норвегии – тролли… А зима и тайга – объективные факторы природно-географического характера, при том присущие не только нашей необъятной Родине. Но почему-то никого не пугает зима в Канаде и мало кто помнит: «что Сибирь, что Аляска – два берега…».
Но российские дороги ещё долго будут разбитыми, а российские дураки – побитыми. Жизнью. Потому что пока мы не научимся меньше говорить – больше делать, меньше брать – больше давать, меньше ухмыляться – больше улыбаться, мы не сможем стать европейцами. А тем более, американцами.


Яськова Людмила Александровна,
г. Добруш, Гомельская обл.,
Республика Беларусь

ПУСТОТА, ТЕМНОТА – НЕСПРОСТА

Пустота, пустота, пустота
Чёрным вороном вырвала души.
Позабыли заветы  Христа,
Словно воском заложены уши…

Темнота, темнота, темнота
Въелась сажею чёрной  на белом.
У Святого распятья Христа
Лицемерим и словом  и делом.

Неспроста, неспроста, неспроста
Сокрушается Небо над нами…
Мы подобно Иуде Христа
Предаём, обрастая грехами…

Чистота, чистота, чистота
Освящённого храма в моленье,
Там, где с верой своей во Христа
Слёзно молится люд о прощенье.


ВЫБОР

Между жизнью и смертью
Есть дорога к бессмертью!
Между правдой и ложью-
Миг… И шаг к бездорожью!
Есть ли шанс у мгновенья?
Может, йота прозренья…


НОЧЬ ГАРДИНЫ ИЗ ЗВЁЗД РАСПАХНУЛА
Ночь гардины из звёзд распахнула.
В сонный пруд заглянула луна.
Я в любимых руках утонула,
Замерла у воды тишина.

Мы бродили по лунному саду,
Белым золотом листьев шурша,
Пили ночь по глотку, как награду
Из небесной лазури ковша.

Тонкий яблочный запах скользящий
Опьянял, словно сладкий бальзам.
Оказалась такой настоящей
Разделённая явь пополам.

ДОШУТИЛИСЬ

Мама с папой  приучают
 дочку  одеваться,
От родителей ребёнку
 некуда деваться…
В детский садик  как-то Нина
 надевала брючки,
Но не слушалась  застёжка –
заболели  ручки.
-Эко важная  проблема!-
 папа шутит с нею-
Скоро замуж  выходить,
 а ты всё – не умею!
Ну и выдала малышка,
брюки в поясе держа:
- Все выходят в платьях замуж,
а я что, в штанах должна?


ЗИМА

Сын узнал  от тёти Розы,
Что ударили  морозы!
-Не пойду гулять во двор!-
Начал он со мною  спор.
-Почему?- ему  шепчу.
-Быть побитым не хочу!


НОВОГОДНЕЕ

-Это скорая ? Сто три?
-Да, малышка,- говори!
-Со Снегуркой дед Мороз
Ёлку нам уже  принёс.
В доме жарко ей! – вздыхает.
-Вдруг Снегурочка растает?!


НАСТЕНЬКА

-Ну почему не бывает добрых фей?- с горечью подумала Настя. Тогда бы она наверняка сделала бы так, чтобы мама её не пила…
- А как было здорово, пока не появился этот… её дядя Петя!
Настя смотрела в окно, за которым шёл дождь, и обида переполняла всю её маленькую душу.
      Ей вспомнилось, как они с матерью ходили в зоопарк, как вместе кормили смешных обезьянок, потом лебедей.
- Какие они красивые, правда, Настюша? -ласково говорила она.
 Они долго гуляли с мамой вдоль речки, а потом появился он…
Весь такой улыбчивый, разговорчивый…
 Насте он тоже сначала понравился. Купил им с мамой по мороженому. А потом они долго о чём-то с мамой разговаривали, а ей велели немного погулять.
Настя собрала уже большущий букет кленовых листьев.
-Ах! -подумала она.
-Какая красота! Сейчас непременно подарю их маме.
 Когда она повернулась и посмотрела на ту скамейку, где сидели мама с дядей Петей, то увидела , что они целовались.
-Как же так!- подумала Настя?
-Ну, зачем ей, её маме этот чужой дядька?!
 Настя подбежала и бросила листья прямо в него!..
 –Настя! – закричала на неё мама.
- Ты что творишь?!
А Настя её уже не слышала… Она бежала по аллее, и слёзы обиды вырывались наружу диким рёвом. Она упала прямо  за огромным деревом  и не могла успокоиться…
Вдруг, чьи-то ласковые руки подняли её с земли и прижали к себе. Это была мама. Настя ревела, не желая слушать мамины уговоры…
-Истеричка! – услышала она со стороны мужской голос. Мама промолчала, но жестами показала дяде Пете, чтобы тот ушёл.
- Ну, что ты, моя девочка!- уговаривала она Настюшу, целуя и гладя  вспотевшую головку.
- Ты будешь любить только меня?! – спрашивала, всхлипывая Настя.
-Ну, конечно же, тебя!- говорила мама.
 - Кого же ещё, маленькая моя ?!

…В тот день мама с утра куда-то ушла. Пришла к обеду, Настя играла со своими любимыми куклами. Глаза у матери были какие-то  совсем не такие, как обычно.
 - Мам, что случилось? – спросила Настя.
Та, холодно ответила:  - Нет, ничего …
С того дня, мама часто стала куда-то уходить одна, оставляя дочь дома со своими игрушками.
  Но однажды она не пришла и к обеду… Голодная Настя тихо сидела  и  скучала. Мама пришла  только к вечеру. От неё неприятно пахло… И в дом она вошла как-то странно, держась за стену.
 –Быстро иди спать!- чужим голосом скомандовала она.
 –Я кушать хочу!- попробовала возразить Настя.
 Мать пошарила по карманам, достала оттуда  два пряника и протянула дочери.
- Больше ничего нет. Ешь и спать! – отрезала она.
Настя долго не могла уснуть, ей хотелось есть. Она уже и забыла, сколько времени мама не водила её в детский сад.
- Там хоть вкусно кормили! – подумалось девочке.
- Завтра утром встану и скажу мамочке, что бы опять отвела меня в садик! – подумала она и тут же уснула.
… Когда Настя встала, за окном уже ярко светило осеннее солнце, но в доме было сыро и холодно. И мамы почему-то опять не оказалось дома.
 -Ах!- тяжело вздохнула девочка.
-Что же она ничего мне не сказала! Девчушка подошла к плите, заглянула в пустую кастрюлю. В холодильнике  ничего не оказалось. Насте стало одиноко и страшно. И она тихонечко заплакала сидя под входной дверью. Ей не хотелось уже не играть, ни рисовать, она сидела и скулила под дверью, как бездомный щенок.
Вдруг по ту сторону двери она услышала шаги. Они приближались всё ближе и ближе.
Кто-то дёрнул за ручку, но дверь оказалась запертой.
 –Настя! Это ты! –услышала она голос соседки, тёти Веры.
-Что случилось? Чего ты плачешь, девочка? А где мама?
- Не знаю!- ответила Настя.
-Я кушать хочу!
-Совсем Зойка сдурела!- заворчала соседка.
- Дитё голодное кинула за своего хахаля.
…Мама пришла ближе к ночи и  прямо в сапогах грохнулась на кровать, напевая какой-то мотивчик. В это время двери отворились, и в квартиру вошла тётя Вера. Увидев худенькую  Настю, тётя Вера  начала тормошить Зою.
- Зойка, ты что, сдурела! Опомнись, что творишь!? Посмотри на ребёнка, одни круги под глазами! Она же днями голодная у тебя сидит! Хочешь, чтоб материнства лишили?! Дура!
-Отвали!- заплетающимся языком ответила Зоя.
Тётя Вера подошла к Настеньке, взяла её за худенькие ручки и потянула к себе.
-Пойдём, пойдём, деточка, я тебя покормлю!- сказала она ласково.
И Настя за ней пошла…
С жадностью, как голодный котёнок бросилась она на тарелку супа. У Веры сжалось от боли сердце.
-Идиотка!- в сердцах сказала она на свою соседку.
-Ешь, детонька, ешь! Сейчас молочка налью! – сказала она и бросилась к холодильнику. Хочешь, останься у меня ночевать?!
-Н-не…- сказала повеселевшая Настя! Мама будет ругать. И ушла домой.
Мама лежала на кровати, широко раскинув руки, и спала. А Настя прилегла возле неё и вспомнилась ей старая добрая сказка… о доброй фее, что когда-то рассказывала ей мама.
-Мама, мамочка! Как же я тебя люблю!- Она обняла ручонками спящую мать…
За окном тихо барабанил дождь. Насте не спалось. Она присела у окна, глядя на мокрый асфальт улиц, освещённых неоновым светом фонарей…
-Ну почему не бывает добрых фей? – подумала она. Тогда бы она попросила её сделать  так, чтобы  мама снова не пила…